Отрешенные люди
Шрифт:
Делать нечего, стариков отпустили, а то грозились жаловаться. После ареста Гагарина народ боялся слово лишнее сказать, как бы самим по той же дорожке в железах на допрос не отправиться. Шведов в скором времени тоже обратно на родину отпустили, старики из казаков, что с ним ездили, поумирали кто где. И вот он, Дмитрий Угрюмов, один из всех остался. Все сам собирался снова на Урал отправиться, а не выходило — дела, служба.
Когда полковник закончил рассказывать, некоторое время все молчали, переглядывались, не зная верить или нет старому
— Чего ж ты раньше молчал? — заговорил Зубарев–старший. — Губернатору бы новому открылся.
— А мне какой с того толк? — пожал тот плечами. — Я и подзабывать уже обо всем том начал. Так вот к случаю пришлось и рассказал.
— Слыхал я, будто бы государыня тем, кто новые прииски руд откроет, жалует высокие чины и в дворянство возводит, — задумчиво проговорил Михаил Яковлевич Корнильев. — Был бы помоложе, опробовал удачу, — и он кинул выразительный взгляд на младшего из братьев, Василия.
Тот понял, что слова брата адресованы именно к нему, но покачал с усмешкой большой рыжеволосой головой, сверкнул черными глазами, ответил:
— Не по мне такое дело… Там где золото, там и корысть. Разбойники. Воры. Набегут, оглянуться не успеешь, как глотку перережут или голым по миру пустят.
Вдруг Иван Зубарев порывисто вскочил из–за стола и обратился к отцу:
— Благословите, батюшка, на доброе дело.
— О чем это ты? — не понял тот.
— На золотые прииски отправиться. Коль песок сыщу, то и себе прибыток добуду, и государыня может, отметит, в дворянское достоинство, глядишь, возведут.
— Думай, о чем говоришь, — отмахнулся от него Зубарев–старший, — не такие молодцы, как ты, шею себе на том деле поломали. У нас и своих забот хватает, а ты — прииски…
— А почему бы и нет? — заступился за двоюродного брата Михаил Корнильев. — Со своей стороны обещаю людьми помочь, отправить с Иваном пару человек, снаряжение куплю какое требуется.
Василий Павлович на какое–то время задумался, пытаясь оценить предложение, глянул на полковника Угрюмова.
— Чего скажешь, Дмитрий?
— А чего тут говорить, — не поднимая головы, ответил тот, — дело верное. Я те самородки своими руками держал. Как сейчас они у меня перед глазами стоят. Ежели бы Матвей Петрович еще годик побыл здесь, то непременно нашли бы мы те прииски.
— Не знаю чего и ответить, — пожал плечами Зубарев–старший, — Ванька у меня парень доверчивый, готов всякому поверить. А с другой стороны — словно уксус въедливый, моя кровь, — не без гордости добавил он. — А может, и вправду дать отцовское благословение на сие дело?
— Я бы поостерегся, — высказался осторожный Карамышев.
— Потому и сидишь тут сиднем, а все без толку, — жестко подрезал его Угрюмов, — без риска и рыбку из реки не выловишь.
— За большое дело берется Иван, — добавил от себя Алексей Корнильев. И я со своей стороны готов денег подзанять.
— Ладно, — окончательно сдался Василий Павлович, — будь по твоему, Иван. Поезжай, только
— Спасибо, батюшка, — прочувственно поклонился ему Иван, — и вам, братьям, спасибо на добром слове. Не подведу, вы меня знаете.
— Да чего там, — отозвались дружно те, — мы завсегда рады помочь.
Вскоре все стали расходиться, ссылаясь на поздний час. Остался ночевать лишь полковник Угрюмов, которому завтра с утра надо было отправляться обратно в Тюмень. Прокопьевна и Варвара Григорьевна, проводив гостей, начали убирать со стола. Мать, узнав, что Иван собрался ехать в степь искать золото, всполошилась, принялась отговорить его:
— Ишь ты, храбрец выискался! Деньги просвищешь, ничегошеньки не найдешь, а хозяйство и дела все нам с отцом на себе тянуть? Не было меня при том, а то бы я сказала тебе…
Зубарев–старший усмехнулся на слова жены и кивнул Угрюмову:
— Пошли в мой партамент. Там без крика и поговорим. Варя, принеси–ка нам наливочки туда. И ты, Вань, айда с нами. Чего тебе тут с бабами сидеть, ихние россказни да причитания слушать.
— Идите, идите, — выговорила им вслед Варвара Григорьевна, — без вас и нам спокойней, не наговоритесь все никак.
В комнате, где у Зубарева–старшего хранились бумаги с записями его торговых дел, стояли простые деревянные лавки вдоль стен, в углу висели образа, горела лампадка. Единственное, что отличало его комнату от других, это большой резной стол с различными ящичками, запираемыми на ключ, которые хозяин никому не доверял. Василий Павлович зажег от лампадки длинную лучину, а от нее затеплил свечу, стоящую в бронзовом подсвечнике посреди стола, и указал полковнику и сыну на скамью:
— В ногах правды нет.
— Это точно, — согласился Дмитрий Угрюмов и, покряхтывая, опустился на лавку, — я чего–то и не рад, что рассказал про золотые прииски эти. А? Василий? Худа бы не вышло. Может, передумаешь, запретишь Ваньке розысками заниматься? Дело непростое, всякое выйти может…
— Разве его удержишь? Я ему и про ярмарку говорил: зря себя тратишь, воров на свет вывести пробуешь, грамотки разные строчишь. Я письму не обучен был, сам знаешь, а он вот могет… И что толку с того? Лишь гербовую бумагу переводит, а она три копейки каждый листик стоит, — горячился он.
Обычно Зубарев–старший больше молчал, вечно занятый своими делами, щелкал костяшками счет у себя в комнате и выходил лишь к обеду или ужину. Утром поднимался чуть свет и, перекусив, исчезал на весь день. Но сейчас, после прилично выпитого, разговорился и не прочь был обсудить с кумом дело, на которое сам и благословил сына, не желая ударить в грязь лицом перед гостями.
— Лучше бы он эти бумаги и дале писал, убытков меньше, — почесал в почти седой голове Угрюмов, — а вот ехать в степь… тут в такой расход войдешь, что и не рад будешь, что связался, — размышлял он, словно Ивана и не было с ними в комнате.