Отрешенные люди
Шрифт:
— Брат Михаил помочь обещал, — негромко подал голос Иван
— Как же, поможет! А потом с тебя за все по тройной цене обратно взыщет да и долю от добытого взамен барахла своего потребует. Знаю я этих Корнильевых, — стукнул себя в грудь кулаком Василий Павлович, — обдерут, как липку, и слезу при том горючую пустят…
— Не наговаривай зря на родню, — взял его за руку Угрюмов, — не они ли помогли Ваньку из острога выпустить? Ладно, у меня тут мыслишка одна на ум пришла, послушайте. Вот коль вы бумагу губернатору напишете, то согласно ей должен он вам помощь всяческую оказывать в розысках. Просите с него казаков для сопровождения. А как он согласие даст, тут уже и я помогу, выделю тебе, крестник, пару добрых ребят. Годится?
— Годится! — откликнулись радостно отец и сын.
Полковник Угрюмов
10
Ближе к обеду Василий Павлович Зубарев велел закладывать легкие беговые санки.
— Орлика заложи, — крикнул с крыльца конюху Антипке, как будто тот и сам не знал, что приобретенный у киргизов совсем жеребенком и теперь выросший в доброго коня Орлик был главной любовью и гордостью хозяина. Отец не допускал к нему даже Ивана, хотя тот и просил пару раз выехать покрасоваться на статном жеребчике. Не дал. Лишь на прошлую масленую испробовал сам Орлика на выезд. Никого не взял с собой, не хотел тяжелить санки. Вернулся веселый, возбужденный, довольный выездом: "Всех, как есть, обошел!" — крикнул, едва ввалившись в дом.
Иван не вытерпел, накинул короткий полушубок, отправился на конюшню. Антипка уже надел на жеребчика сбрую, хомут и выводил во двор. Увидев Ивана, махнул рукой:
— Отойди к сенцам, а то испужаешь раньше времени, — и, поворотясь к Орлику, погладил ласково по морде, приговаривая. — Хороший мой, ой, какой хороший, не бойся, не бойся, дурашка, — тот встряхивал головой, шел осторожно, пристукивая коваными копытами по толстым половицам настила. — А вот теперь иди ближе, помогать станешь, — позвал Антипка, даже не оборотясь в иванову сторону, показывая свое превосходство перед ним на конюшне. — Да куда попер?! Куда?! — не понять кому заорал он. — Перед мордой у него проходи, чтоб видел. Иль не знаешь, что к коню сзади подходить не следует? Только испугаешь, а то и по зубам копытом получишь. Ой, ну чему тебя только учили, — продолжал он все также громко, с криком, — за узду держи, оглаживай, по шее гладь, а я сейчас санки подтащу, — командовал Антипка. Самое трудное будет оглобли в гужи вдеть, он их сзади не видит, шарахается, — пояснял на ходу, торопливо подтаскивая легкие санки, и, заведя оглоблю в гуж, ловко поднырнул под мордой у Орлика, отпихнул Ивана, подхватил вторую оглоблю, вдел, принялся затягивать супонь, упершись коленом в клешни хомута. — Готово! — проговорил довольный и слегка похлопал жеребчика по спине. — Ну, с Богом!
Василий Павлович Зубарев вышел на крыльцо, неспешно натягивая расшитые бисером праздничные рукавицы. На его плотной фигуре хорошо сидел длинный коричневый тулуп с белым, шалью, воротником, на голове была рыжая лисья шапка, с белой отметиной по центру, а на ногах ловко сидели крашенные узорчатые пимы.
— Эх–ма! Морозец! — крякнул он, щуря глаз на потянувшегося к нему мордой Орлика. — А ты чего стоишь? Едем! — обратился к Ивану. — Пока ворота отпирают, чтоб мигом переоделся! — последние слова проговорил, уже не глядя на сына, и тот понял, что у отца на уме сейчас одно: как пойдет нынче жеребчик, покажет ли прежнюю прыть, что и в прошлом году. Он и не ожидал, что отец пригласит его с собой, а потому опрометью кинулся в дом, быстрехонько переоделся во все праздничное, под стать отцу, и нагнал санки, уже выезжавшие на широкую Богоявленскую улицу, в сторону реки.
Антипка, бежавший некоторое время рядом с ними, отстал, успев сунуть в руки Ивану кусок черного подового хлеба, густо посыпанного крупной солью.
— Потом дашь! — кричал он вслед хозяйским санкам.
А Орлик, миновав соседский дом солдатки Ивашовой, выпустил струю пара из ноздрей, пошел широкой рысью, изредка пофыркивая и кося глазом по сторонам, чуть откинув назад красивую аккуратную голову. Он бежал столь правильно, ровно и размеренно, что прохожие невольно замедляли шаг и оглядывались вслед купеческим ладным беговым саночкам. Вот они нагнали понуро бредущую клячу водовоза, и отец Ивана громко щелкнул в воздухе коротким ременным кнутом, что обычно висел в горнице, на стенке изготовленный специально для праздничных выездов. Водовоз вздрогнул, обернулся, но узнал Зубарева, потянул с головы засаленный треух, поклонился, пискливо крикнул: "Наше почтение, Василь Палыч!" Зубарев не ответил, а лишь подмигнул старику, зорко смотря вперед, где из–за поворота, с Базарной площади несся по мосту запряженный в такие же легкие санки гнедой рысак–пятилетка.
— Васька Пименов правит, — жарко крикнул отец в ухо Ивану, — сейчас начнет на реку звать, — он чуть попридержал Орлика, чтоб не сцепиться санками на узком мосту, подождал, когда Пименов подлетел к ним вплотную и заорал на всю улицу:
— Палыч! Вот ты где! А я прокатиться выехал, дай, думаю, погляжу, кто где есть, хотел к тебе завернуть, а ты сам и едешь. Здорово!
— Здорово, Василий!
— Конек–то у тебя каков стал, красавец! — Пименов был под изрядным хмельком и явно искал, с кем бы поговорить, потолковать, перекинуться словом. — Айда на реку, — крикнул он, и отец чуть повел головой в сторону Ивана: мол, что я тебе говорил.
— Так ты уж загонял своего Валета, — кивнул он на пименовского коня, который тяжело дышал, вздымая бока.
— Да чего ему станется?! По Пятницкой из конца в конец проехал, чтоб поразмять чуток.
— Тяжел он у тебя на ходу, — покачал головой Василий Зубарев, — чаще проминать надо.
— Когда? Ты мои дела знаешь: сегодня здесь, а завтра… айда куда подале, — весело кричал Пименов, сверкая темными цыганскими глазами. Весь город знал о его неусидчивости, буйном норове, когда он мог сорваться посреди ночи, уехать, не сказав домашним ни слова, прямо в канун великого поста, а вернуться обратно лишь к концу лета. Всеми делами управляла его жена, Софья Ниловна, держа дом и хозяйство в кулаке, ведя торговлю в отсутствие мужа.
— Так едем на реку? Помню, как обставил меня на масляну неделю, помню, опробуем на этот разок?
— Оно можно, — неожиданно легко согласился Зубарев, — только я с сыном сегодня, а ты вон пустой, — и Иван понял, отец хитрит, клонит к чему–то своему, — Ты бы, Василий, тожесь кого в санки посадил для равности…
— Счас, найдем дорогой кого из знакомых, — не задумываясь, согласился Пименов, — а и винца выпить нам с тобой не мешало бы. А? Чего скажешь?
— После, после, — мягко улыбнулся Зубарев, — ты лучше дочку свою с собой возьми, Наталью, — тут только до Ивана дошло, куда клонит отец, и он вспомнил вчерашний разговор о женитьбе, густо покраснел, отвел глаза, словно его уличили в чем–то нехорошем.
— Наталью? — все так же весело вскричал Пименов. — А почему и нет? Она давеча со мной просилась, да, думаю, не бабье то дело с мужиками на санках наперегонки кататься. А коль ты настаиваешь, то непременно захватим. Езжайте наперед, а я развернусь пока, — и он громко гикнул на своего Валета, привставая на санках и разворачиваясь прямо посреди улицы.
Иван хорошо знал дом Пименовых, стоящий на углу Пятницкой улицы, где жили многие городские богатеи. Отец когда–то крепко дружил с Василием, но потом пути их разошлись, в чем–то они не поладили, хотя друзьями остались, тем более оба были завзятыми лошадниками, и при случае каждый старался отличиться хоть в чем–то, хвастаясь вновь купленными лошадьми, санками, сбруей. Может быть, благодаря Пименову и держал до сих пор Василий Павлович выездных жеребцов, пробовал даже как–то вывести свою породу, но обходилось это дело недешево. Сколько раз зарекался бросить все, продать и санки, и дорогую сбрую, но в последний момент что–то останавливало его, откладывал до весны, до осени и не мог признаться сам себе, что ему прежде всего жалко расставаться со всей той удалью, радостью, хлещущей через край в праздничные дни во время подобных выездов.
Промчались по Пятницкой мимо торговых рядов, лавок, откуда выглядывали красномордые приказчики, рядом толпились мужики и бабы, и все глядели на идущего чеканной рысью Орлика, хлопали в ладоши, гоготали, махали руками, кто–то даже свистнул им вслед. Вскоре они уже подъезжали к двухэтажному дому Пименовых. Отец сдал на обочину дороги, направил жеребчика головой к палисаду, кинул вожжи Ивану, выскочил, привязал недоуздок к перекладине, нарядной рукавицей обтер пот с конского бока, погладил Орлика по мягким губам. Следом подъехал и Пименов, встал рядом.