Отрешенные люди

Софронов Вячеслав

– Цыц, - с силой дернул его за рукав вахмистр.
– Погрелись и айда дале ехать. Ночь скоро, ночлег найти надобно до темноты.

Яшка тут же замолк, втянул головенку в плечи и лишь глянул с сожалением на бочонок, когда Серафимыч грузно опустился на него. Как только лошадь чуть дернула пристывшие к дороге сани, Яшка криво усмехнулся и пнул кованым сапогом Зубарева в грудь, отчего тот съехал по соломе вниз и, не удержавшись, скатился на дорогу. Вахмистр тем временем, не замечая происходящего сзади него, подхлестнул лошаденку, и вскоре сани скрылись за ближайшим поворотом, оставив Ивана лежать одного со связанными руками, уткнувшись лицом в снег, посреди зимнего сибирского тракта.

Набившийся в рот снег помешал Ивану закричать и пока он, тяжело отдуваясь, поднялся на ноги, откашлялся, запоздало закричал, до него донесся лишь удаляющийся перезвон бубенцов, да крик возницы, подгоняющего уставшую лошадь. Чертыхнувшись, понял, что оказался и вовсе в безвыходном положении: со связанными руками и вдалеке от ближайшей деревни. К тому же при падении с него слетела шапка, а самостоятельно надеть ее на голову он вряд ли сможет. Присев на корточки, Иван подхватил шапку пальцами правой руки и, зажав ее в горсть, медленно побрел по зимнику вслед за скрывшимися из виду санями.

Зимние сумерки стремительно опускались на землю, надвигая на снежную целину печальные длинные тени стылых деревьев. Слева от Ивана, на бугре, со стороны неглубокого оврага, расцвели высвеченные последними солнечными лучиками две могучих медностволых сосны, а справа прорезался на посеревшем небе рогатый месяц. Не покрытые шапкой уши стало пощипывать морозцем, приберегавшим силы к вечеру и теперь взявшимся за одинокого путника без всякой жалости и пощады.

Поначалу Иван шел неторопливым шагом, но когда морозец пробрался внутрь, под шубу, начал шагать пошире, клонясь корпусом вперед, резко выбрасывая на шаг ноги, оставляя за собой небольшие тут же таявшие в густом вечернем воздухе облачка пара. Вскоре он благополучно достиг густого ельника, обступившего с обеих сторон проезжую дорогу, и уже сделал несколько шагов в его полусумрак, как вдруг какой-то шорох заставил его остановиться. Он внимательно вгляделся в просветы меж деревьями, прислушался и явственно различил скрип снега и вслед за тем негромкое, но злобное урчание.

"Волки!
– словно обожгло изнутри.
– А я со спеленатыми руками как младенец перед ними Аки агнец Божий! Господи, помоги и помилуй мя..." зашептал он горячо молитву и дернул правой рукой, попытавшись перекреститься, до него не сразу дошло, что и крест положить на себя перед погибелью не сможет. Хотел было побежать обратно, но неожиданно в нем проснулась непонятно откуда взявшаяся злость, нежелание отступать перед зверем, а он сызмальства был упрям и неуступчив, тем более здесь, на грани смертного исхода не желал поддаваться слабости, испугу, а потому, набыча голову, остановился, замер. Верно, и волков смутил вид стоявшего неподвижно человека, они не спешили выбираться из густого подлеска, и лишь серая тень мелькнула невдалеке, да чуть скрипнул снег, и все вновь смолкло.

"Будут темноты ждать, тогда и полезут", - решил Иван.

Звери медлили, казалось, ждали чего-то, давая знать о себе лишь негромким редким порыкиванием. Иван почувствовал, как начинают неметь от холода ноги, а вслед за ними и все тело. Глаза постепенно привыкли к сгущавшейся вокруг темноте, и он различил острую волчью морду, жутко блеснули изумрудом с желтым переливом уставленные на него глаза. Волк сделал несколько осторожных шагов и вышел из-за дерева, остановился всего в нескольких саженях от дороги.

"Может он один?
– мелькнула успокаивающая мысль.
– Тогда еще отобьюсь". Но вслед за первым из леса вышла еще пара волков чуть меньше ростом, более тощих, поджарых, из молодых, а справа, проваливаясь в снег по брюхо, выбралась и волчица, норовя обойти Ивана со спины.

"Вот и вся семейка налицо! Сейчас остальных родичей собирать начнут". От этой мысли он вдруг рассмеялся и сиплый смех его прозвучал неестественно громко в ночной тишине. Волки вздрогнули от звука человеческого голоса, попятились назад, щеря клыки, а один из молодых и совсем опромью кинулся обратно в лес.

– Ага, страшно стало!
– зло заорал Иван, понимая, что его голос, крик сейчас остались единственной защитой.
– Думали так взять?! А вот и не вышло! Не дамся! Шалишь! Зубами вас грызть стану, а не дамся!!! Ух, я вас!!!
– и он сделал несколько шагов навстречу к зверям, затопал что есть силы ногами, завыл, зарычал, корча при том страшные рожи.

Волки от неожиданности замерли... Испуганно скакнул в лес второй молодарь, попятилась осторожная волчица, и лишь вожак остался на месте, злобно скаля клыки, топорща острые чуть с проседью уши. Иван чуть было не кинулся к нему прямо по целине, норовя побольнее пнуть ногой как нашкодившую собаку, да вовремя одумался, сдержал себя, остановился, надсадно кашляя от попавшего в грудь морозного воздуха. Наконец, уняв кашель, решил крикнуть погромче, надеясь пугнуть и вожака, но ... вместо крика изо рта вырвался дребезжащий, похожий на петушиный, клекот.

"Голос сорвал", - понял он и ощутил, как волны липкого страха побежали по телу, подбираясь к беспорядочно застучавшему сердцу.

А вожак, меж тем, так и не решившись в одиночку напасть на человека, повернул морду в сторону дальнего леса и призывно на низкой ноте завыл, приглашая лесных собратьев на подмогу. Не прошло и нескольких минут, как с разных мест, через поле, ему отозвались такие же низкие, хватающие за душу голоса, и Ивану почудилось, будто он различил черные точки, медленно двигающиеся по снежному насту в его сторону. Вспомнились добрые, с прищуром глаза матери, почудился запах сдобных калачей, которые он всегда так любил, в голове возник надсадный звон, все стало безразлично. Он повернулся назад и вдруг увидел мелькнувший за ближним колком огонек дорожного фонаря, а вскоре услышал веселый звон колокольцев и приближавшийся к нему крытый возок, запряженный парой лошадей. Ноги вмиг сделались ватными, и он медленно опустился на дорогу, прикрыв веками наполнившиеся слезами глаза.

2.

Тобольский губернатор Алексей Михайлович Сухарев не часто появлялся в стольном сибирском городе, а все больше разъезжал по многочисленным окраинным городам и провинциям, проверяя вверенных ему воевод и прочие государевы службы. Губерния, которой он управлял, больше походила на королевство: от самого Тихого океана вплоть до Уральских гор распростерлись необъятные сибирские леса, тундры, степи, горные хребты и ущелья. Пока до конца губернии доберешься, хотя бы день другой в каждом городке задерживаясь, глядишь, полгодика уже минуло. Но деваться некуда, служба она служба и есть, терпи, коль очутился в губернаторском кресле, жди срока, когда обратно в Петербург призовут, иное назначение предложат. Ладно, коль подобру, а то всякое случиться может, скольких его предшественников по судам мыкали, до конца дней спокойно жить не давали.

Он, тобольский губернатор, хоть пост этот иным тоже значительным кажется, но по сравнению с приближенными к императрице особами всего лишь птичка малая, что кулик в гусиной стае. А иные из вельмож, на которых он ранее и глаз при встрече поднять, не смел, теперь вот под его началом в местах не столь отдаленных очутились: герцог Курляндский Бирон - в Пелыме захудалом, фельдмаршал граф Миних - в морозном Березове, граф Остерман, уж до чего увертлив был, а тожесь не миновал Сибири и, царство ему небесное, той мерзлой землицей и присыпан на веки вечные. Судьба-злодейка крутит человеком, словно буря древесным листом, зашвырнет, завеет в такую тмутаракань, что и язык не повернется название того гиблого места выговорить.