Отрочество 2
Шрифт:
Эбергарт Александр Карлович, командующий русскими медиками под Ледисмитом, доброжелателен, и я ему симпатичен, но чин надворного советника[iii], так сказать, обязывает. Государев человек, хоть и медик. По окончанию командировки его ждёт новое звание, должность, ордена… и на всё это я могу повлиять самым негативным образом.
Пусть меня и оправдали, но осадочек остался. Личное оскорбление… а Его Величество, как ни крути, личность не масштабная, но исключительно злопамятная. Как и Высочество.
– В палату Второго Раада[iv], - отстранившись от стола и отмахиваясь
– Однако… – Эбергард покачал головой, – изрядные у вас знакомства, Егор Кузьмич.
– Не жалуюсь, Александр Карлович, – улыбаюсь ответно, благодарно кивнув медсестре Наталье Богдановне, принесшей чай. Онкоева из крестьянских девиц, и в негласном, но действующем «табеле о рангах» Русской Миссии Красного Креста занимает нижнюю строчку.
«– Все животные равны, но некоторые равнее[v]…»
Эбергард пошёл белыми пятнами, будто поморозившись лицом, отчего я заключил, што язык мой – враг мой… не отсоединился вовремя от мозга. Сделали вид, што я ничего не говорил, а присутствующие – не слышали.
– И как же проходят заседания Раада? – спас положение Потапов.
– Пф… – я задумался, – небезынтересно для стороннего наблюдателя, но результат…
«– Субботник в синагоге»
– … нулевой. Фольксраад осаждают лоббисты всех мастей, едва ли не сотни. Бюргеры знают о том, и потому любое решение Раада, идущее в сторону от устоявшихся традиций, рассматривается пристрастно, истолковываясь обычно самым дурным образом.
– Однако, – сдавленно удивился Оттон Маркович, принявшись яростно протирать пенсне, пока я доливал себе заварки по вкусу, – слышал я о том, но признаться по чести – не верил.
– Увы! – пробую чай… да, в самый раз, – Потому любое, даже наимельчайшее дело, рассматривается максимально пристально и пристрастно. Пятьдесят фунтов, требуемых на ремонт моста, могут обсуждать несколько дней, оставив в стороне дела куда как более важные.
– Слыхивал я, – Потапов чуть напоказ вздохнул, – будто пристрастность к решениям Раада имеет на то все основания. Коррупция, господа-с… Далеко не всех из парламентариев хоть когда-нибудь держали в руках хотя бы сотню фунтов. Устоять же, когда лоббисты предлагают им за единственное решение тысячи – крайне сложно. Злые языки говорят, что едва ли четверть парламентариев можно назвать в полной мере неподкупными.
– Помилуйте! – совладал наконец с пенсне Оттон Маркович, – В Раады выбирают априори людей уважаемых, и как правило – не бедных! У многих в земле есть залежи золота, алмазов или иных ценных ископаемых, и… такая мелочность?! Увольте, но кажется мне, ситуация с коррупцией изрядно преувеличена.
– Вы, Оттон Маркович… – я качаю головой, – да и пожалуй, что и все прочие, изрядно приукрашиваете в своей голове африканскую действительность. Знаю, многие любят сравнивать буров с казаками. Не знаю, не сталкивался, но если и так… сравнение не к чести казаков.
– А с кем бы сравнили буров вы? – подалась вперёд Ольга Александровна Баумгартнер, дочка генерал-адъютанта и живая иллюстрация того, што
– Я? – хм… с кулаками, пожалуй. Не всех, далеко не всех… но кондовый бур и есть такой кулак, разве что в африканском антураже.
– Неожиданная оценка, – Ольга Александровна улыбнулась мне поощрительно – так, што и не придерёшься, а как плюнула, – но я бы…
Распрощавшись наконец с медиками, вышел из палатки на яростно палящее солнце, одел пробковый шлем, и измайловец Викентий Севрук подвёл обихоженного коня, сделав служебное лицо. Опустив поводья и правя одними ногами, я поехал по бурскому лагерю, то и дело останавливаясь и делая зарисовки походного быта.
Картины прелюбопытнейшие, но вгоняющие подчас едва ли не в ступор. Пожалуй, только артиллерия могла похвастаться каким-то подобием военного лагеря, но там и европейцев до половины состава. Обычные же коммандо больше напоминают отряды наёмников времён Тридцатилетней войны[vii]. Причём сравнение это будет скорее в пользу наёмников.
Палатки, расставленные как Бог на душу положит, соседствовали с фургонами, меж которым виднелась то доящаю корову женщина, то играющие в салки ребятишки. Вот вдохновенный бородач читает десятку слушателей проповедь, заканчивающуюся хоровым исполнением псалмов, а в десятке метров двое безусых молодцев пластают антилопу, нанизывая тончайшие куски мяска на бечевки, протянутые от фургона к палатке.
Одежда едва ли не домотканая, и уж точно – у многих самошитая. По мотивам, так сказать – жёнами, сёстрами и матерями. Оружие самое современное, но соседствует часто с едва ли не допотопным «Роёрами».
Стоянка пастухов и охотников, увеличенная в сотни раз. Ржание лошадей, мычанье скота, лай собак и густой, едкий запах пота, крови и пороха, стоящий над лагерем.
Показалось вдруг, што всё… всё неправильно! Лишние здесь не только пушки, но и ружья, пусть даже и прадедовские, а надо – пращи ременные, копья с грубыми широкими наконечниками, да ростовые щиты. Вот где бурам самое место!
Размышлял пока таким образом, сам и не заметил, как нарисовал… как надо.
– Егор!
Соскочил с лошади, обнялся с братом.
– Спешу, – торопливо заговорил он, – совещание у Жубера, мне велено быть.
– Однако!
– А! – он махнул рукой, – Видел бы ты… а впрочем, хочешь пройти?
– Шутишь?!
Сниман, при котором состоит ныне Мишка, смерил меня взглядом, но согласился. После Мафекинга и своей толики славы, брата он считал то ли адъютантом, то ли… и вернее всего, талисманом.
Переброшенный на усиление под Ледисмит, он потащил с собой не только Пономарёнка, но и Чижа. Показная кальвинистская скромность, это канешно да… но и тщеславие, как оказалось, бурам не чуждо. Иметь при штабе художника, да ещё и «с именем» генералу лестно. Вроде как повышается… што-то там.