Отрочество
Шрифт:
— Братишки! — сказал Кузнецов, заметив, что Саша и Даня внимательно рассматривают фотографию.
— А сестер у тебя нет? — поинтересовался Саша.
— Не держим! — презрительно ответил Кузнецов и, подойдя к двери, плотно прикрыл ее.
Раздался оглушительный звонок. Одновременно над окном зажглась надпись:
МИЛОСТИ ПРОСИМ!
— Здорово! — сказал Саша.
— Садись! — вместо ответа сказал Кузнецов.
Саша сел.
ОСТОРОЖНО —
гласила над письменным столом надпись, и Саша не то чтобы сорвался со своего места (штаны, вероятно, уже все равно были испорчены), а так, не без некоторого любопытства, обернулся и посмотрел на заднюю часть своих брюк.
— Валяй сиди! — успокоительно сказал Кузнецов. — Уже высохло. Это мы, знаешь, с другим моим братаном — он в техникуме, на втором курсе — красили мебель, и я придумал эту надпись. Но слабо, знаешь, помогло. Зажигается только тогда, когда сильно надавливаешь на сиденье. Замыкание электрической цепи, понимаешь?
— Понимаю, — сказал, вздохнув, Саша и опять сел.
«Осторожно — окрашено!» — засияли буквы над письменным столом.
— Неужели тебе не надоест эта надпись перед глазами? — сказал Саша. — Я бы выписал… ну, не знаю… какие-нибудь слова Ломоносова, или: «Электрифицируем дороги к коммунизму», или, ну скажем, стихи из Пушкина:
Вращается весь мир вкруг человека, — Ужель один недвижим будет он?..— Идея! — сказал Кузнецов. — Я электрифицирую столовую. Когда станут пить чай, в потолке будет зажигаться: «В здоровом теле — здоровый дух!» А это я уберу. Знаешь, все не собраться, руки не доходят.
— Ага! — неопределенно выдохнул Саша.
Даня рассеянно и молча перебирал учебники, валявшиеся на столе.
— Брось! — сказал Кузнецов. — Положи обратно.
— Что бросить? — спросил, заморгав от удивления, Даня.
— Барахлишко! — небрежно ответил Кузнецов.
— Знаешь, — вдруг сказал Саша, — мне кажется, что ты так презираешь это барахлишко просто из самолюбия.
Кузнецов молча поглядел на товарища и только пожал плечами.
«Сцепились!.. Порядок!» Даня глубоко и сладко вздохнул: он понял, что Саша справится с возложенным на него, Даню, заданием много лучше, чем сделал бы это он сам.
— Да нет, ты не пожимай плечами! — увлеченно продолжал Саша. — Понимаешь, Валька, ты просто привык, чтобы тебе все сразу удавалось — ну, например, эта электрификация, и голуби, и задачи по алгебре… Вот ты и стал ненавидеть все, что не сразу дается. А оно не то чтобы не давалось, а ты просто неверно начал. Ну, в общем, мне кажется, важней всего правильно начать, чтобы перестало быть скучно…
— Да какое тут может быть веселье! — с раздражением сказал Кузнецов. — Чечетку мне, что ли, отбивать?
— Нет, ты слушай, слушай! Когда берешься за нелюбимое и непонятное — сразу такая тоска… Человек ведь и любит только то, в чем он сильный.
«Вот оно как у Саши здорово получается! — стоя в углу, восторженно думал Даня. — Не помешать бы!» И осторожно, на цыпочках, он вышел из комнаты.
Не замечая бегства Дани, Кузнецов взглянул на Сашу, но на этот раз с большим интересом. Саша почувствовал этот взгляд и понесся словно с горы:
— Так вот, через эту тоску, мне кажется, обязательно нужно продраться, через испуг, что не сможешь, ни за что не справишься. А справиться, наверно, всегда можно, только надо подойти по-своему… — Тут ему показалось, что он заговорил слишком поучительно. Саша взглянул на Кузнецова и сразу перешел на разговор о себе. — Так, между прочим, было и у меня тоже — с математикой. Но я не могу, чтобы не мочь. Когда мне не удается, я готов башку себе расшибить. Это, наверно, тоже из самолюбия. Смейся надо мной сколько хочешь, но я совсем не могу, чтоб чего-то не мочь. А зубрить, конечно, совершенно не помогает…
Кузнецов кивнул головой.
— Ну да, конечно, не помогает, — с удовлетворением повторил Саша. — Надо найти какой-то свой ключик, вот это да. И знаешь, теперь, когда я себя заставил, меня даже увлекают всякие задачки — конечно, не так, как русский и география, я и теперь, наверно, трачу на математику гораздо больше времени, чем ты.
— Я совершенно не трачу времени! — презрительно сказал Кузнецов. — Я уже, если ты хочешь знать, докатился до логарифмов. Лежу и просто читаю, как книжку. Одно время я увлекался головоломками. Но это пустяки. Не то!..
— Валюшка, а куда пропал второй мальчик? — с тревогой сказал за дверью мягкий и ровный голос. — Вы уже успели поссориться?.. Ведь к тебе, кажется, пришли два мальчика?
— Мама, ну что вы, право: «поссорился, поссорился»… С кем это я когда ссорился?
Дверь неслышно приоткрылась. На пороге, к величайшему изумлению Саши, стояла медсестра из поликлиники имени Софьи Перовской. Эта сестра (когда Саша был болен гриппом) дважды ставила ему банки.
— Здравствуйте, — сказал Саша смущенно. — А я вас помню, вы у нас были.
— Да, да, — рассеянно ответила она (конечно, разве возможно упомнить всех мальчиков, которым ставишь банки!).
Мать товарища (медсестра из поликлиники Софьи Перовской) была худощавой, немолодой. Но в ее худом лице было что-то милое, ласково-терпеливое, и можно было легко догадаться, что она вырастила много сыновей и всех вроде Вальки — охотников до голубей, футбола и домашней электрификации.
Она улыбнулась Саше усталой и доброй улыбкой.
— Заходи к Валюшке, — сказала она. — Теперь я вспомнила. Как-то на улице я встретила твою мамашу. Передавай ей привет.