Отряд «Холуай». Из жизни моряков-разведчиков Тихоокеанского флота
Шрифт:
– Будущему водолазу от командного состава роты!!! – провозгласил он под тихий смех моих сослуживцев.
«МГэшка» (мешок герметичный) оказалась куда вместительней обыкновенного вещмешка. Теперь я под смех своих сослуживцев таскался везде с этим рюкзаком, снимая его только перед походом в столовую. Набили мне его наполовину щебенкой, наполовину всяким ненужным хламом, клапана стянули стропой и опечатали мастичной печатью старшины, так что наполовину облегчить груз никак не получалось.
Я тихо возненавидел всю флотскую разведку, ради которой я теперь выгляжу таким клоуном. Камень, иногда появлявшийся в роте, вызывал меня к себе, спрашивал, не прошло ли у меня желание служить в водолазах. Я уныло мотал головой. А как хотелось сказать:
«Да ну его н…х… товарищ старший лейтенант, оставьте меня здесь, в учебке, учиться на сержанта! Я, как выучусь, буду не хуже Синего!!! Ну оставьте, пожалуйстааа». Наверно, это и хотел услышать статуеподобный ротный. Однако не услышал. Я бы, наверно, от стыда сгорел, да и, по-моему я уже был обречен. Через неделю весь наш призыв
Мне становилось непомерно грустно, и как-то даже закралась мыслишка позвонить или написать домой отцу, чтобы он запустил в ход свои старые флотские связи и вернул всё в нормальное русло. Учебка и рота молодого пополнения как-то уже влились в сознание, притерпелись и стали немножко своими, а теперь снова все менять. Грустно. Да не только грустно, но и тяжело, ох как тяжело. А перевод затянулся, я все шарахался с рюкзаком, а мой призыв уже убыл в части, кто-то остался на учёбу. Я ходил вместе с курсантами на занятия, также получал люлей от Хромова и Камня, а меня все не забирали. Я стоял, как мне сказали, за штатом. Как-то, сидя в инженерном классе и разбирая учебную мину на шарики-ролики, я с ужасом почувствовал, что на мне нет сапог! Косясь на прапорщика, осторожно заглянул под парту: да нет же, вот они на месте. Родные яловые необрезанные (офицерские, как нам говорили сержанты) сапоги. Но я их абсолютно не чувствую на ногах, как будто нет их. Дожился, однако, теперь мне в сапогах намного удобнее, чем в кроссовках. Дальше стало намного хуже. Утром, когда меня вызвали в штаб, я, сняв рюкзак, привел себя в порядок, заправился и бодро затопал, отдавая честь проходящим мимо сержантам, офицерам, прапорщикам, всей спиной ощутил невыносимый дискомфорт. Почему я испытывал неудобство, я понял только возле штаба, где меня уже поджидал Камень. У меня за спиной не было рюкзака. Вот ерунда какая! Как можно испытывать неудобство, когда у тебя за спиной нет лишних тридцати килограмм.
Я шёл по штабным коридорам за Камнем и все мучился этими вопросами. Отмучился. На меня пришли какие-то выписки, и завтра меня увозят к новому месту службы. Опять все по новой, опять быть молодым. Эх, здесь хотя бы курс молодого матроса прошёл и дедовщины никакой, а что меня ждёт там?
Глава 2
И снова я бегу, однако бегу уже не так, как бегал в учебке. Бежится мне намного легче, чем остальным, легкие ровно пропускают воздух, ноги поймали нужный темп, а голова отключилась на посторонние мысли. Ой, не дураки у нас в роте молодого пополнения были командиры, далеко не дураки. Пятнадцать-двадцать километров бега в день были абсолютно не лишние. Я теперь самый «молодой» в самой «молодой» группе. Тут все одного призыва, все комсомольцы-спортсмены, большинство приехало откуда-то из специализированной учебки. А я один моложе всех и пришёл из «Сапогов» – так здесь называют морскую пехоту. Здесь нет взводов по двадцать восемь человек, как было у нас. Здесь группа всего десять человек, а вместе с радистами, командиром и заместителем – всего четырнадцать. И здесь уже есть сложившийся без меня коллектив. Как я попал в эту часть, меня никто не спрашивает. Все и так знают, что через Чернокутского. Не чмырят, не наезжают, просто смотрят. В группе начинается разбиение на пары, так здесь положено. Командир группы – полная противоположность Камню: невысокий сухощавый капитан-лейтенант Поповских, брюнет с правильными чертами лица тридцати лет от роду. Рассказывает много, занятия все проводит сам. Кажется, нет той области военной науки, которой он не знает. Рассказывает очень увлекательно, с юмором и шутками. Приятно послушать, да и просто смотреть на такого человека: на службу приходит в гражданке, а потом переодевается. Служит с интересом, но, как шепчутся матросы, иногда любит «покататься на синем дельфине». Однако в пьяном виде никогда к подчинённым не лезет.
В первое же утро меня, еще не переодетого в морскую форму, в моей застиранной хэбэ «стекляшке» и яловых сапогах погнали на пробежку. Я ожидал худшего, однако все прошло гладко, бежал ничуть не хуже остальных, а в конце, когда подали команду «максимальное ускорение», я рванул в своих сапожищах последние триста метров так, что за мной стояли тучи из пыли и на землю сыпалась мелкая щебенка.
Наш мичман, заместитель командира, проводивший с нами зарядку, довольно заржал и сказал, чтобы я зашел к нему после завтрака в баталерку переодеться. Выдали мне новую форменку, воротник под названием «гюйс», чёрную пилотку и почти что невесомые короткие хромовые ботинки. Также выдали два кругляша нашивок, называемых на флоте «штат», и объяснили, что куда пришить. Командир группы, зашедший в баталерку, спросил меня за парашютную книжку в УПК. Узнав, что я имею прыжки, задал мне пару вопросов по материальной части людских десантных парашютов, про тип летательных аппаратов, с которых прыгал, площадки и еще про что-то, что положено знать парашютисту. Оставшись довольным моими ответами, он залез в шкаф, открыл ящик и сунул мне в руки парашютный значок.
– Вот тебе «прыгунок», носи на форменке, у нас разрешается. Спрашивать не должны: просто так у меня никто «прыгунок» не наденет, но учти, спохабишься на прыжках – сдеру значок перед строем.
Минут сорок я приводил себя в надлежащий вид, пришивал «штаты» на положенные расстояния, отглаживал брючины, заминал, как положено, пилотку. Мою старую форму мичман положил в вещмешок, с которым я прибыл. Сапоги я сам привязал к ремешкам, предназначенным для крепления химзащиты. Форма потом очень пригодилась для нарядов по камбузу и других строительных работ. А о преимуществе хороших необрезанных яловых сапог на зимних выходах перед короткими флотскими ботинками «прогарами» или гражданскими сапогами-«дутышами» даже и говорить нечего. Правда, все это я узнал потом, а сейчас я был совсем юный «карась» – водолаз-разведчик.
Служить и учиться здесь было очень интересно. Пока мы были в статусе «молодой группы», проходящей боевое слаживание, мы не ходили ни в какие наряды и не привлекались на подсобные работы. Мы должны будем пройти всю программу обучения, совершить несколько прыжков, учебных спусков с аквалангом, поучаствовать в учениях, только тогда мы станем «полноценной» группой специального назначения. А пока – ежедневные занятия. Как ни странно, с физической подготовкой мне здесь было намного легче. Бегать я не переставал и выпросил у своего мичмана старый рюкзак-десантника образца пятьдесят четвертого года, забил его песком и носился на утренних кроссах с ним за спиной. На занятия мы переодевались в маскировочные халаты, уже порядком потрепанные и выцветшие, получали полностью оружие и снаряжение, макеты тротиловых шашек, выпиленные из дерева и залитые для веса свинцом, макеты гранат Ф-1, по нескольку автоматных рожков с холостыми боеприпасами, малогабаритные радиостанции «Сокол» и со всем этим носились по окрестным сопкам. Больше всего мне нравилась тактико-специальная подготовка и топография. Ходили по азимуту, искали нашего замкомгруппы, изображавшего из себя какой-нибудь вражеский объект, пытались, разбившись на пары, скрытно подойти к нему и бесшумно захватить. Командир вечно экспериментировал с составом пар, переназначал разведчиков, смотрел за перебежками, переползаниями, развертыванием группы в боевые порядки и вечно был всем недоволен. Иногда мы, навьюченные по самое «немогу», спускались к морю и, зайдя в него по грудь, шли вдоль берега, шли долго и упорно, и это выматывало похуже, чем утренние пробежки. Шли в связке всей группой, делая петлю из троса и накидывая её на плечо, таща друг друга паровозиком. Как-то раз шли больше трех километров, и, когда свернули за скальный выступ, командир дал команду на разворачивание в линию и выход на берег. Пока мы суетились, с берега по нам открыли огонь матросы старшего призыва, обеспечивающие проведение занятий. В группу полетело несколько взрывпакетов, специально приготовленных для взрывов в воде. Кто-то попытался нырнуть, и его тут же контузило прямо в воде. Я кое-как вытащил автомат сзади из-за плеч и сделал несколько очередей в сторону берега. Куда там моей вялой очереди! С берега нас поливало несколько стволов, и, откуда стреляли, вычислить было абсолютно невозможно. Матросы-разведчики служили уже достаточно долго, и обнаружить кого-либо на берегу за камнями не было никакой возможности. Полный провал. Выползли на берег и, даже не слив воду из ботинок, побежали по азимуту. Вечером был разбор занятия. Командир посмеялся над нами, особенно над теми, кто попытался уйти под воду, сравнил с рыбами. Нам было как-то не смешно. Вечером, шествуя с гальюна со свежевыстиранными носками, я наткнулся на двух парней из моей группы, которые шли сегодня со мной в связке. Они меня не пропустили, один толкнул плечом, второй цыкнул сквозь зубы:
– Куда прешь, салага, ты мне, падла, сегодня чуть ухо не отстрелил…
Хм… ну вот, началось. Все нормально со всеми, ровные отношение и тут на тебе – какие-то нелепые предъявы. Ну моложе я их по призыву, не спорю, но все равно мы здесь все молодые, что ерепениться-то. Или, как сказал наш командир, в группе нет явных лидеров, и эти два брата-акробата теперь пытаются это компенсировать. А что, я вариант самый подходящий, самый молодой по призыву, тем более из «Сапогов» – можно и с меня начать.
Я стоял, молчал. Сзади подошли еще пара матросов и со скучающим видом стали прислушиваться к разговору.
– Короче, «сапог», ты мне за ухо должен, сейчас идёшь на камбуз, шаришь нам что-нибудь похавать? Тебе ясно?..
Я промолчал и потихоньку отступил назад. В казарме у нас кубриковая система: группа, все десять человек, живут в одном кубрике. Других групп нет. Все уехали на ночные занятия и стоят в наряде. Старых матросов в казарме никого, замкомгруппы и командир уехали уже домой. Дежурный по части если заглянет, то только на отбой. Оставшийся за старшего в группе, старшина второй статьи Федосов, ушел в другую роту к землякам. Обстановка что надо, за меня здесь никто не встанет: я здесь новенький. Оставшиеся семь человек будут смотреть и не вмешиваться. Я пока еще ни с кем не сдружился – так, перекидывался парой слов, не более того.
Короче, я попал. В учебке не было, а здесь все-таки есть. И почему-то в своей же группе. Из других рот на нас внимания старослужащие вообще не обращали, как будто нас нет.
Принято здесь так, мы еще никто и с нами даже разговаривать нет смысла, а заговорить с молодым или озадачить его чем-то – это будет ниже достоинства разведчика-водолаза. У них какая-то своя иерархия, которую мы так ни хрена еще и не поняли. Я сперва даже удивлялся, почему мы для них как бы не существуем, а теперь, кажется, понял. Группа – это свой маленький обособленный мирок, со своими внутренними устоями. В роте тоже есть своя иерархия, но все начинается в группе: какую социальную планку займешь, тем и будешь в роте и во всей части, так к тебе и будут относиться. Но это всё обдумается и поймется потом, а сейчас что-то надо делать. Я снова отступил назад к самым умывальникам.