Отшельник
Шрифт:
– Воск! – вспомнил Самарин про слова Полины Дмитриевны. – За уклад буду брать воском.
А что, вполне ликвидный и безопасный товар, который не вызовет излишних вопросов и не привлечёт ненужное внимание. Происхождение золотых и серебряных монет нужно как-то залегендировать, а продукты пчеловодства до сих пор не вызывают жадного взгляда со стороны налоговых органом. Вроде как с убогих и нищих пасечников и взять-то нечего.
– Привезём, – кивнул Дионисий. – Много ли нужно?
– Сколько найдёте, столько и везите. Всё возьму.
– Добро, боярин, будет воск, – Дионисий протянул руку. –
– Вот и славно, – Самарин подтвердил договор крепким рукопожатием. – А теперь после трудов праведных предлагаю перекусить.
– А железо с укладом?
– Куда оно денется?
Андрей Михайлович чистил картошку под внимательными взглядами гостей. На кухню приковылял даже хромающий Лаврентий, сопровождаемый юным княжичем. Любопытный Тимофей сразу попробовал сырую картофелину на зуб, обиделся, долго плевался, и едва не заплакал, обманутый в ожиданиях.
– Сейчас пожарю на сале с луком, тогда и пробу снимешь, – успокоил ребёнка Самарин. – Вы такого ещё не едали.
– Как зовется сей плод? – спросил Ефим.
– Картошка, она же земляное яблоко. Вкусно, полезно, питательно. Некоторые болезни излечивает, но не помню какие. Ну уж если под водочку, да с солёным огурчиком, с груздочками, так вообще песня!
– Где такая растёт? Только в Беловодье, или как?
– Везде, – пожал плечами Самарин. – Сейчас уже поздно сажать, а на следующий год могу на пробу пару мешков презентовать.
– Что с мешками сделать?
– Продать, – пояснил сообразительный Лаврентий.
– Да, как-то так, – согласился Андрей Михайлович, и взял пьезозажигалку.
Газовую плиту гости видели ещё вчера, но маленький княжич испугался, когда из железного пальца удивительного боярина выскочила искра и зажгла на большом белом сундуке светящуюся синим огнём корону. Самарин заметил испуг, и в утешение протянул кусок сахара.
– Попробуй.
Мальчик отправил угощение в рот и поблагодарил невнятно:
– Спаси тя бох, болярин.
– Заговорил! Что же ты, Тимофей, такой молчаливый?
– Иван, – поправил княжич. – Ваня я.
– Не понял… А кто тогда Тимофей?
Дионисий смущённо кашлянул:
– Тимофей он для своих. Родовое имя.
– А Иван?
– Это уже по святцам для всех остальных.
Конечно, Андрею Михайловичу немного польстило, что его сразу восприняли как своего. Но и вопросов прибавилось. Получается, что княжич Иван Васильевич, это будущий царь Иван Грозный? Бабушка у него ещё вроде бы из Греции? Нет, из Византии, мать её за ногу. И зовут бабушку..?
– А бабушка у него Софья?
– Софья Витовтовна, – кивнул Дионисий. – Великого Князя Витовта дочь.
– Так Василий Васильевич на Москве Великим князем?
– Витовт в Литве.
Не сходится. Хотя она вполне может быть из Литвы по отцу, а гречанкой по матери. Византийкой, то есть. Нужно будет вечером в интернете уточнить. Или чёрт с ней, с этой бабушкой? Предки сами разберутся кто есть кто, а Андрей Михайлович во все эти дела влезать не собирается. Так, заработать чуток, и довольно.
Тем временем картошка пожарилась, и Самарин поставил сковородку на стол. Рядом – запотевшая бутылка вишнёвой наливки из холодильника, бутылка
Над вечерней Клязьмой гремела разудалая песня. Осторожная рысь, выглянувшая из леса на запах шашлыков и запечённой в углях картошки, с большим удивлением разглядывала беспечных двуногих. Обычно они тихие и незаметные, пугающиеся малейшего шороха в кустах, а если и шумят, то с почтением и опаской. Или когда соберутся в стаю, оденутся в железо, возьмут в руки острые палки… тогда да, тогда двуногие храбрые. А эти почему орут?
Живёт у чёрта старого,Как в клетке золотой,Наряжена, как куколка,С распущенной косой.Напала мысль злодейская,Впотьмах нашёл топор,Простился с отцом, матерью,Сам вышел через двор.– Ой! – Ефим, размахивая руками, опрокинул стакан с вишнёвой наливкой. – Прости, боярин, песню твою прервал.
– Ерунда, – помотал головой Андрей Михайлович. – Я их много знаю.
– Про то, как князь Владимир Мономах печенегов разгромил ещё раз спой! – попросил Лаврентий, по причине ранения сидящий не на траве, а в ярко-красном пластиковом кресле из уличного кафе. – Душевная песня.
– Не помню такой. Про печенегов вообще не пел.
– Так это… как там? Пусть бегут неуклюже печенеги по лужам…
– Другую спою, ещё лучше, – отмахнулся Андрей Михайлович, и мощно грянул:
Горит в сердцах у нас любовь к земле родимой,Идем мы в смертный бой за честь родной страны.Пылают города, охваченные дымом,Гремит в седых лесах суровый бог войны.Артиллеристы, Сталин дал приказ!Артиллеристы, зовет Отчизна нас!Из сотен тысяч батарейЗа слезы наших матерей,За нашу Родину – огонь, огонь!Узнай, родная мать, узнай жена-подруга,Узнай, далекий дом и вся моя семья,Что бьет и жжет врага стальная наша вьюга,Что волю мы несем в родимые края!– Это про кого песня? – с подозрением прищурился Лаврентий. – Артиллеристов не знаю.
– Пушкарей знаешь? Огненным боем воюют.
– Этих знаю. У нас на Москве тюфяки есть, что дробом палят, и две ломовые пищали. У них ядра каменные больше моей головы. Палят страсть как часто, иной раз по пять раз в день.
– Мощно, – одобрил Андрей Михайлович. Он почти всю службу просидел на складе, но с гордостью носил на петлицах и погонах перекрещенные пушки, и в глубине души испытывал слабость к большим калибрам. – Мощно, но мало.