Отступник
Шрифт:
Цьев рассчитывал, что Кшан, побегав по лесу, непременно выйдет к реке и найдет его. А до тех пор Цьев ещё успеет остыть, успокоиться и обсохнуть.
Скинув майку и шорты, Цьев помедлил, шагнул на прибрежный камень, пригнулся и стремительным прыжком скользнул в непрозрачную темную воду. Сердце остановилось от нахлынувшего холода, но Цьеву было не впервой.
Все-таки, Кшан прав: хочешь купаться – делай это на тёплом спокойном мелководье, где не бьют подземные ключи. А это либо выше по течению, в самом Логове, либо пониже отсюда, почти под окнами деревенских домов.
Цьев
Выскочив на берег, Цьев присел на корточки у самой воды и, опустив ладони под воду, зашептал реке слова благодарности. Он за многое был благодарен великому Нершу: за то, что он живет, за то, что жив сегодня, за то, что и дальше с ним будет доброта и сила священной реки… Напоследок Цьев зачерпнул воды и брызнул себе в лицо. И сразу же стало легко на душе.
Потом Цьев тотчас натянул на себя одежду. Отжав волосы, он потоптался ногами по траве, чтобы обтереть речной ил. Дно Нерша было на редкость илистым. Это был целебный ил. Шеп знал о нем почти все, и Цьев, старавшийся узнать и запомнить хоть небольшую часть того, что знал Хранитель, любил иногда проверять, не забыл ли он чего из объяснений Шепа. Да, про ил Нерша можно было говорить долго… Мало того, что он помогал при ревматизме, но мелкий порошок из высушенного ила ещё снимал и самую жестокую лихорадку… А в смеси с древесными соками был сильным противоядием. За ил стоило особо поблагодарить великого духа реки.
Но вот если брат узнает, что Цьев купался в Нерше, и не где-нибудь, а почти рядом с деревней, не миновать зуботычины.
Брата что-то долго не было, и Цьев, покосившись на уже поднявшееся над верхушками дальнего леса солнце, прикинул, что пора бы Кшану быть уже здесь.
Солнце разогревало берег. Цьев лёг на траву, медленно поворачиваясь с боку на бок. Одежда быстро высохла. Цьев прислушался сам к себе и обнаружил, что в душе уже начинает копошиться настойчивая тревога. Да где же, в конце концов, Кшан?!
Не в силах больше просто так сидеть и ждать, Цьев вскочил, огляделся и, бросив в последний раз взгляд на тёмные воды Нерша, повернулся и побежал назад в лес, к оврагу.
Он перепрыгивал через кочки и ямки, сбивал ладонью головки ярко-желтых мелких лесных цветов, которые ещё только что начали раскрываться навстречу рассветному солнцу. Если бы кто-нибудь из своих увидел бы его за этим занятием, ох, и досталось бы… Даже эти, никчемные на первый взгляд, желтые цветы, могли пригодиться в очень многих случаях…
Цьеву хотелось свободы. Ему хотелось вдоволь гулять не только в близлежащих лесах и лугах, но и купаться в коварном Нерше, и совершать дальние – по его меркам – путешествия в человеческие города, о которых он так много слышал. Он никак не мог взять в толк, почему ему, Цьеву, это запрещёно. Ну насчёт Нерша он ещё мог кое-что понять: река все-таки, один дух Нерша знает, где таятся на его дне омуты, где вдруг взовьются водовороты… Коварство шаловливого духа реки Цьев однажды испытал на
Но вот почему брат никогда не отпускает его от себя и не разрешает ходить одному в деревню? Стоило Цьеву заикнуться о путешествиях, как ощутимая затрещина на некоторое время отбивала у него охоту делать это…
Внимательно поглядывая по сторонам, чтобы не упустить из вида Кшана, Цьев вприпрыжку бежал по лесу к оврагу, и вдруг замер, как вкопанный. В ноздри ударил запах крови. Обоняние у Цьева было отличное и никогда ещё не обманывало его.
Он огляделся. Трава и кусты черники были примяты и обломаны, словно стадо лосей топталось по небольшому пятачку. И все вокруг побурело от подсохшей совсем недавно крови. И сердце Цьева оборвалось.
Цьев представил, что могло произойти здесь, и из его груди вырвался горестный вопль:
– Кшан! Ох, Кшан, что с тобой?!
Не задумываясь более, он бросился по следу. Найти Кшана, больше ничего не надо…
Цьев нёсся по лесу так быстро, как только мог. Но ему казалось, что он едва тащится. Он молился, просил великий Нерш, чтобы брат тотчас же нашелся, пусть раненый, ослабевший, но живой. Но тщетно. Лес уже редел, а кроме кровавого следа, никого и ничего Цьев так и не обнаружил.
Цьев любил все вокруг. Он любил эту красивую землю, и надеялся понять, почему они не могут жить спокойно в таких прекрасных, привольных местах. Он любил Нерш с его страшными тайнами, поля, холмы и овраги, где было так спокойно и красиво… Он любил своих соплеменников, сильных, опытных, бесстрашных, знающих так много полезного, о чем люди никогда даже и не догадывались, и одновременно таких мягких и незлобивых. И, наверное, больше всех Цьев любил брата, несмотря на то, что ему частенько доставалось от Кшана за своеволие и излишнее любопытство. Кшан вечно где-то пропадал, но ему всегда было дело до Цьева, и младший чувствовал себя спокойно, когда рядом был Кшан. Поэтому он прощал ему тычки и затрещины, верно рассудив, что брат отвешивает их не по злобе, а лишь учит уму-разуму…
Но кое-что, вернее, кое-кого в этой жизни Цьев люто ненавидел. Он ненавидел людей. У него были на то причины. Любопытство и живой интерес к неизвестной красочной жизни и горячая привязанность к любимым друзьям прочно сплелись в его душе с этой съедающей ненавистью.
Кшан столько сил угробил на то, чтобы внушить брату где угрозами, где мольбой, что неприязнь и ненависть надо глушить, особенно если хочешь уцелеть среди людей. И Цьев старался быть послушным.
Он не забыл и не простил людям ни своего сиротства, ни страшной мученической смерти отца, ни горя сородичей. Но брат и сестра Еса учили Цьева быть разумным и молили быть осторожным. И он старался, ох, как он старался… Ему было уже семнадцать, иногда его так и подмывало отбросить в сторону всякие запреты и забыть устрашающие рассказы. Но Цьев помнил, что он все же не один на этом свете, что многие искренне любят его и заботятся о нем. И он не решался открыто своевольничать. Многолетняя опека сделала свое дело, и подросток считал себя ещё маленьким, и чувствовал себя в достаточной безопасности только рядом с братом или его друзьями.