Отступник
Шрифт:
Он мог солгать им всем. Господь свидетель, он был весьма опытен в обмане. Но он не мог обмануть самого себя.
Он пытался оправдать в собственных глазах убийство Джона Комина, говоря себе, что мстил за Уильяма Уоллеса и за преступления Коминов, совершенные ими против его семьи. Говорил себе, что это было честное убийство, совершенное ради его деда. Он говорил себе то же самое, что сказал Джеймсу и остальным: если бы я не ударил первым, Комин убил бы меня. Но это была лишь часть правды. Он не мог отрицать, что в тот момент, когда всадил кинжал под ребра Комину, он сделал это не только из страха или мести. Он сделал это ради чистого наслаждения. В ту долю секунды он хотел лишить Комина жизни не ради кого-то еще, а ради самого себя. Ради того, чтобы испытать жаркое всепоглощающее удовольствие.
Подобрав очередной камешек, Роберт принялся крутить его в пальцах. Мыслями он вернулся в то время, когда ему было всего шестнадцать и он стоял в церкви аббатства Скоун вместе с остальными лордами королевства, а они яростно кричали друг на друга. Только что стало известно о смерти Норвежской Девы и о том, что наследование опять оказалось под вопросом. Он вспомнил мрачный голос деда и то, как отец Джона Комина потянулся за кинжалом, угрожая им старому лорду. Тогда Роберт выхватил свой меч, чтобы защитить деда. Он приставил острие клинка к горлу лорда Баденоха, и все присутствующие разом умолкли. Дед положил руку ему на плечо и приказал убрать меч в ножны. Роберт нахмурился, вспоминая собственный голос, который спустя годы вновь зазвучал у него в ушах.
«Почему ты не позволил мне убить его, когда сам нападал на его замки? Ты же ненавидишь его!»
«Да! И эта ненависть способна разрушить королевство!»
Поднявшись, Роберт отогнал воспоминания. Что сделано, то сделано. Нет смысла оглядываться назад. Через две недели он станет королем. В конце концов, этого хотели они все, эти мужчины, живые и умершие, которые сейчас донимали его своими вопросами. Роберт опустил взгляд на камешек в руке и швырнул его в реку, а потом повернулся и зашагал прочь. Он уже не увидел, как по воде побежали круги.
ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ВТОРАЯ
Молодые люди собрались в аббатстве, наполняя его своим теплым дыханием и запахом пота. Их было около трех сотен; они шутили и смеялись, обуреваемые жарким восторгом, пытаясь увидеть, как посвящают в рыцари тех, кто стоит в первом ряду, и с нетерпением ожидая своей очереди. Большинство из них провели ночь на службе в близлежащей церкви Рыцарей Тамплиеров, на ее холодных каменных плитах, чувствуя, как немеют колени. Вокруг них среди мраморных колонн и саркофагов плечом к плечу стояли лорды и леди, наблюдавшие за спектаклем.
Мужчин вызывали по одному, и они останавливались перед возвышением, установленным на средокрестии аббатства. На платформе сидел принц Эдвард Карнарфон в окружении элиты своего двора. Принц, которому исполнился двадцать один год, был одет в белый камзол, расшитый золотом и перехваченный на талии поясом, украшенным рубинами и сапфирами. Его светлые волосы, умащенные маслом с отдушкой, сияли, бородка была коротко и аккуратно подстрижена, а на сапогах блестели золотые шпоры. Он держал в руке меч, широкое лезвие которого сверкало в лучах солнца, вливающихся в большие окна-розетки аббатства. Мечом его перепоясали только сегодня утром во дворцовой часовне, где отец произвел его в рыцари и герцоги Гаскони.
Принц приказывал каждому претенденту, представавшему перед ним, опуститься на одно колено. Во время каждого посвящения толпа замирала, с напряжением вслушиваясь в слова рыцарской клятвы, после чего принц поднимал меч и плашмя ударял им по плечу кандидата. Тот поднимался на ноги, а зрители встречали его восторженным ревом, который прокатывался по аббатству, достигая ушей тех, кто не мог собственными глазами лицезреть торжественную церемонию. Один из придворных принца, тоже ставший рыцарем только сегодня утром, вручал новичку накидку и шпоры. Среди них был и Пирс Гавестон, не отходивший от принца ни на шаг, черные волосы и оливковая кожа которого казались еще темнее на фоне белой накидки.
Король Эдуард, сидя на троне, смотрел, как его сын посвящает в рыцари очередного кандидата. Он буквально физически ощущал горячее рвение, исходившее от молодых людей, стоявших перед ним, многие из которых долгие годы добивались этой чести. Сегодня они будут отмечать столь знаменательное событие в Вестминстерском дворце, принося торжественную клятву над двумя лебедями, украшенными золотыми цепями и тростником, совершая ритуал, пышности и роскоши которого мог позавидовать Камелот. Глядя на них, Эдуард вспоминал свое собственное посвящение в рыцари — то превращение, что происходило в нем, и чувство того, что он наконец стал мужчиной. В то время ему исполнилось всего пятнадцать, и он был на несколько лет моложе нынешних соискателей. Торжественную церемонию провел в Кастилии король Альфонсо. В тот же самый день он сочетался браком с тринадцатилетней дочерью короля Элеонорой.
Воспоминания причинили Эдуарду боль. Он живо представил себя молодым, полным сил и честолюбивых устремлений. Но тонкая, как пергамент, кожа на руках, лежащих на подлокотниках трона, ломота в костях и поредевшие волосы, белые, как мех горностая, которым подбита его мантия, служили болезненным напоминанием об ушедших годах и недостигнутой цели. Они приводили его в бешенство, эти молодые щенки с сильными руками и свежими лицами. Душа его горела ненасытным огнем молодости, но теперь она была заключена в дряхлеющую телесную оболочку мужчины, которому скоро должно было исполниться семьдесят.
Смерть уже протягивала к нему свои костлявые руки. Он чувствовал прикосновение ее ледяных пальцев, раздирающих сухожилия и мускулы, безжалостно перемалывающих его внутренности. Зимой недомогание, начавшееся после его ухода из Шотландии, усилилось, отчего в животе у него запылал жидкий огонь. Сытная, жирная еда и сладкое вино, которыми он наслаждался всю жизнь, ныне превратились в источники боли, а не удовольствия. Теперь его повар готовил крошечные порции пресной пищи, которую он едва проглатывал и с трудом удерживал в желудке. Кожа на костях обвисла и сморщилась, а мускулы усыхали. Боль стала его постоянным и неизменным спутником, поселившись внизу живота. Но одно чувство поддерживало его, заставляя просыпаться каждое утро и проживать очередной день. Ярость.
В конце прошлого лета он считал, что успешно завершил дело всей жизни. Уэльс, Ирландия и Гасконь пребывали под его властью, равно как и Шотландия, которую он из королевства превратил в территорию, отобрав у нее символы суверенитета — сначала Камень Судьбы, а потом и молодого графа Файфа, обладавшего наследственным правом посвящать в короли. Шотландские магнаты склонили перед ним головы, Джон Баллиол, по всеобщему мнению, тонул в кларете и жалости к себе в Пикардии, а разрубленное на части тело Уильяма Уоллеса гнило на солнце. Собрав в одних руках все реликвии Брута, Эдуард — в глазах своих подданных — спас Британию от хаоса и разрушения, предсказанных в пророчестве Мерлина, став новым королем Артуром. Но при этом он, оказывается, пригрел змею в собственном доме, которая только и ждала удобного момента, чтобы выползти из тени и ужалить.