Отступник
Шрифт:
— Я никогда не соглашусь на это.
Голос Уильяма Уоллеса заглушил треск пламени. Пламя костра освещало его лицо, и в дрожащих отблесках шрамы на его щеках казались живыми. Он окинул взглядом разношерстное сборище мужчин, стоявших или сидевших на поляне, окруженной высокими соснами, пушистые лапы которых склонились до земли под тяжестью снега.
— Как вы могли даже подумать об этом?
— Неужели вы не расслышали ни слова из того, что мы вам говорили, сэр Уильям? — осведомился Инграм де Умфравилль. Он кивнул головой в сторону Ламбертона, стоявшего рядом, лица которого не было видно из-под низко опущенного капюшона. Подле
— При всем уважении, но вас здесь не было, — парировал Уоллес. Он обратил свой взор на Ламбертона. — Вы тоже хотите склониться перед тираном, ваше преосвященство?
Глаза епископа сверкнули в отблесках пламени.
— Вы же знаете, что хочу совсем не этого, друг мой. Но, должен признаться, я не вижу иного выхода из постигшей нас катастрофы. Королю не нужна затяжная война в Шотландии, равно как и в Уэльсе или Гаскони. Полагаю, мы сможем убедить его принять капитуляцию на наших условиях. И тогда большинство здесь присутствующих смогут выйти из войны, сохранив свои земли и свои жизни. Чего не случится, если мы откажемся сдаться.
— Только посмотрите, что захватил король Эдуард в этом году, — подхватил Умфравилль, энергично кивая в знак согласия с Ламбертоном. — Он отвоевывал наши владения и по частям разбивал нашу армию, и теперь у нас осталось только это. — Рукой в латной перчатке он обвел группу суровых мужчин, собравшихся на прогалине. Чуть дальше, среди деревьев, у костров сидели и другие, но в остальном лесной лагерь, некогда дававший пристанище тысячам людей, был пуст. — Мы должны признать поражение. Сложить оружие и умолять короля проявить милосердие.
В толпе раздался одобрительный ропот, и громче всех высказался Роберт Вишарт, сидевший на поваленном дереве и кутавшийся в меха. Епископ Глазго, одолеваемый подагрой, большую часть года провел за стенами своего манора неподалеку от Пиблза.
— Сэра Джеймса Стюарта нет здесь, с нами, и потому он не может присоединить свой голос к нашим, но, полагаю, он вполне согласен с доводами нашего досточтимого брата, — проворчал он, кивая на Ламбертона. — Не забывайте, сэр Роберт Брюс заслужил доверие при дворе Эдуарда. Граф Каррик может оказаться весьма полезным посредником, когда мы вступим в переговоры об условиях сдачи.
Это предложение было встречено неодобрительными возгласами. Особенно усердствовали Грей, Нейл Кэмпбелл и Саймон Фрейзер. Александр и Кристофер Сетоны, стоявшие вместе с ними, промолчали при упоминании имени их бывшего друга. Лицо Александра было мрачным. Кристофер не мигая смотрел в огонь.
Уоллес повернулся к Джону Комину:
— Я полагал, что уж вы-то, сэр Джон, ни за что не согласитесь на это. А как же ваши грандиозные планы? Ваше намерение привести нашу армию к победе? И теперь вы желаете сдаться?
Комин встретил взгляд Уоллеса. Его глаза покраснели и опухли от недосыпания. За несколько месяцев бродячей жизни в Лесу у него отросли борода и волосы, неухоженные и спутанные, отчего он выглядел намного старше своих двадцати девяти лет. В свете костра было видно, что лицо его осунулось, кожа обвисла и посерела, а глаза ввалились — давала себя знать грубая и скудная пища, которой все они были вынуждены пробавляться.
— Я не больше вашего горю желанием склониться перед королем Англии. Отказаться от своей должности хранителя? — Он нахмурился, и в чертах его лица явственно проступило отчаяние. — Отказаться от надежды когда-либо стать… — Комин оборвал себя на полуслове, покачал головой и отвернулся. — Кампания Эдуарда отняла у нас все. Какой прок в свободе, если мы не сможем жить той жизнью, которой хотим? Меня лишили замка Лохиндорб, мои земли сожжены и разграблены. За что мне теперь сражаться? — Он обвел взглядом людей, столпившихся вокруг, среди которых были Темный Комин и Эдмунд Комин из Килбрида, Джон Ментейт и Дунгал Макдуалл. — К чему бороться, не имея надежды победить?
Ни один из его соратников ответить не пожелал. Все они с трудом переносили тяготы зимовки в Лесу. Привыкшие к пуховым кроватям и армиям слуг, диете из бордоского вина, оленины и мяса диких кабанов, они, одолеваемые вшами и лихорадкой, были вынуждены влачить жалкое существование, питаясь впроголодь тем, что удавалось раздобыть их оруженосцам и пехотинцам. Ими все больше овладевали апатия и отчаяние по мере того, как приходили все новые и новые сообщения о том, что их земли и замки переходят в руки англичан, их погреба и сундуки опустошаются, а вассалов захватывают в плен и убивают. Никто из них не был рожден для того, чтобы стать изгоем.
— У нас нет надежды победить, — согласился Джон Ментейт. — Особенно после того, как мы потеряли столько людей в Камберленде.
Глаза Уоллеса вспыхнули яростью.
— А кто в этом виноват?
Ментейт выпрямился и расправил плечи под обвиняющим взглядом Уоллеса.
— Да как вы смеете…
— Напомнить вам, что вы сказали, когда я предупредил вас об опасности окружения в городе?
Даже в свете костра было видно, как покраснел Ментейт.
— Не я один!
— «А кто может напасть на нас, да еще неожиданно? Быть может, вы соблаговолите просветить нас, сэр Уильям?» — продолжал Уоллес, столь удачно подражая резкому и высокомерному голосу Ментейта, что Грей и остальные заулыбались. — Вы думали только о том, как бы потуже набить свой кошелек. Это ваша жадность погубила людей. Вы все виноваты, — прорычал он, глядя на Комина и остальных дворян. — Это из-за вас мы проиграли войну, будьте вы прокляты!
— Я не намерен выслушивать оскорбления этого разбойника! — взвился Ментейт, но его голос тут же потонул в возмущенном хоре остальных.
— Ах ты, грязный негодяй! — взревел Темный Комин, выхватывая меч из ножен.
Дунгал Макдуалл последовал его примеру, хотя и не столь ловко: на его правой руке еще не полностью зажила рана, которую нанес ему Роберт Брюс. Впрочем, по сравнению с тем, что случилось с его левой рукой, это была сущая ерунда. Почти потерявшего сознание от боли и потери крови, его вынесли из горящего города, но перерубленную руку все-таки пришлось удалить. Это сделал один из Лишенных Наследства, в то время как четверо других держали его, прижимая к земле. Макдуалл чувствовал, как ему отрубили кисть, как прижигали рану огнем, и только потом провалился в беспамятство. И теперь вместо руки у него остался лишь синевато-багровый обрубок, замотанный грязной холстиной, да исчезающее ощущение боли в нем.