Отвага (Сборник)
Шрифт:
Я не во всем согласился с ним относительно детективщиков, но понял, что он не однозначен, как мне вначале показалось.
ТРЕВОГИ И СОМНЕНИЯ
В класс, где должны были заниматься мои расчеты, я вошел минут за пять до начала.
— Да этому недоумку с его книжечками-библиотечками только строителем служить! — кричал Донцов. — Образование! Техникум! Был, идиот, дураком, дураком и остался! — Говорил он, надо полагать, о рядовом Касьянове, который, едва сдерживаясь, молча стоял перед ним весь красный. — Служит почти полгода. Элементарные вещи проходим, а он выше тройки не тянет!
Даже издалека я заметил, как у Касьянова дрожат от обиды
— Перестань, Донцов! — глухо сказал вдруг Броварич, загораживая Касьянова. — Перестань, понял? Здесь не кабак! И не базар!
— А ты заткнись, лейтенант недоделанный! — взвился Донцов. — Иди поучай своего Кривожихина, а в мой расчет не суйся, понял?
Броварич прищурился:
— «Мой»! Наполеон тоже! Только я все равно человека оскорблять не позволю! Ты тоже понял?
— Ат-тставить разговоры! — с некоторой лихостью скомандовал я, сделав вид, что появился в классе всего секунду назад. — Старший сержант Кривожихин!
Опередив растерявшегося от неожиданности Донцова, вперед выступил Броварич.
— Старший сержант Кривожихин, рядовые Бобров и Никулин пошли в канцелярию батареи за учебными пособиями.
— О чем у вас спор, товарищ старший сержант? — спросил я у Донцова.
— Мелочь, товарищ лейтенант! Не стоит вашего внимания.
И тут Броварич не выдержал:
— Оскорбление солдата командиром — это не мелочь!
Я повернулся к нему:
— То есть? Докладывайте.
— Есть! Старший сержант Донцов при всем взводе обозвал рядового Касьянова недоумком, идиотом, дураком, бараном. Это злостное нарушение устава. За это и по Уголовному кодексу можно под суд!
Задачка встала передо мной тяжелейшая, и решать ее надо было мгновенно. Со стороны Донцова — действительно вопиющее нарушение устава, элементарных норм взаимоотношения между военнослужащими. Но не мог же я отчитывать лучшего командира расчета при всем взводе! Нужно было все это как-то самортизировать, причем немедленно, хотя я терпеть не могу компромиссов, привык называть вещи своими именами и в душе полностью был на стороне Броварича.
— Если это действительно так, — сказал я, — то будем надеяться, у старшего сержанта Донцова это последний подобный случай. Знаете, бывает. Перенервничаешь — и сорвется с языка, сам не заметишь.
— Так это ж не первый раз, — буркнул кто-то из солдат.
Мне надлежало эту реплику не расслышать, но я тут же решил, что сегодня же, с глазу на глаз, дам Донцову основательную взбучку.
— Так точно, товарищ лейтенант, — обрадованно подтвердил тот, и в глазах его, глядевших на меня в упор, сияла беспредельная преданность. — После дня напряженной боевой учебы…
Донцов что-то говорил в свое оправдание, а я усмехнулся — сказал бы лучше: «После ночи напряженного сна».
Пришли Кривожихин и два солдата, принесли учебные пособия, я облегченно посмотрел на часы и разрешил своему замкомвзвода приступить к занятиям по расписанию. И только где-то в середине дня, подводя первые итоги, вспомнил: а ведь Донцов и Броварича оскорбил, обозвал недоделанным лейтенантом… Но Броварич за себя не вступился, вступился за тихого, и не очень решительного Касьянова.
Поговорил я с Донцовым в тот же день вечером. Один на один. Пересказывать наш разговор — долго и не нужно. Но так или иначе, а он состоялся. Донцов пытался оправдаться, найти какие-то объективные причины своего срыва и в конце концов пообещал мне, что впредь постарается быть сдержанней на язык.
Касьянова я перевел в расчет старшего сержанта Кривожихина. К Донцову же, по рекомендации Кривожихина, послал одного зубастого парня, который, как я чувствовал, даже при всем почтении к званию и заслугам своего нового командира в обиду себя не даст.
Служба моя начинала обретать естественный порядок и
За сутки до заступления на боевое дежурство я получил первое письмо от отца. Раньше нам никогда не приходилось переписываться, если не считать далекого летнего месяца, когда я, мама и Володя жили у каких-то наших дальних родственников в маленьком приморском поселке неподалеку от Сочи. Но тогда мне было всего одиннадцать лет. Потом мы практически никогда не расставались надолго. А теперь я вышел, как говорится, на самостоятельную стезю, служил от отца за тысячи километров, и мне было любопытно, какое письмо написал мне отец. Характер его я, разумеется, изучил хорошо и не без оснований предполагал, что письмо будет соответствовать характеру — немногословное, деловое и от этого — внешне суховатое.
Я не ошибся.
«Здравствуй, Сашок! — писал отец. — Вчера я узнал твой точный адрес и, не дожидаясь письма от тебя, решил немедленно написать.
Что я могу тебе сообщить?
Во-первых, мне лично по душе те места, куда тебя направили. Не совсем там, но очень близко от твоего теперешнего гарнизона мне пришлось служить в молодости, еще до женитьбы. Я был доволен, хотя климат там суров, а когда дойдет мое письмо, наверное, выпадет уже первый снег…»
Я машинально взглянул в окно — снега не было. Но он уже шел, дня два назад. Повалил неожиданно, странный и красивый на фоне зеленых кедров, но пролежал всего с полчаса.
«…Думаю, и тебе должны понравиться те места. Это совсем не то, о чем говорят «дыра». И если уж быть честным, эти так называемые «дыры» существуют более в воображении некоторых офицеров и их не годных к военной службе жен.
Во-вторых, моя проблема решилась — очень неожиданно и лучше, чем я предполагал: меня переводят в Москву…»
Значит, Москва. И по нашему ведомству. Кем? У меня мелькнула мысль: а вдруг ему по службе придется и сюда нагрянуть. Вполне возможно. И в отпуск теперь я поеду в Москву. Это же прекрасно! Отцу дадут же какую-нибудь квартиру!