Отвага (Сборник)
Шрифт:
Почти весь день после разбора, если выпадала свободная минута, разговоры вертелись вокруг ночной тревоги.
— Мы малость запарились, — сказал мне Сережа Моложаев, с которым я встретился в столовой. — Я как на экран глянул: батюшки мои! Цели проклюнулись, идут одна за другой… А какую прикажут брать и сопровождать, одному аллаху известно. Я себе: спокойней, Серега, действуй, как малая вычислительная машина. Это вот наверняка постановщик помех, этот идет слишком низко, и скорость небольшая, а вот этот — и по высоте и по скорости дай бог, — видимо, этот и несет у себя под брюхом некую штучку… Ориентируюсь на эту цель — понимаешь, в точку! Команда с КП брать именно эту. Сопровождать,
Если быть откровенным до конца, то я немного завидую и разведчикам и наведенцам. Работа у них, конечно, не сахар, иногда вздохнуть некогда, счет идет буквально на десятые доли секунды, зато какая у них в руках техника! Нас, стартовиков, ученые и рабочий класс тоже не обижают: установочки что надо. Но наша техника по сравнению с их техникой весьма и весьма, грубовата, а наша боевая работа все-таки немножко старомодна — похожа на работу расчетов у артиллерийского орудия: перевел ракету с ТЗМ [8] на балку пусковой стрелы, подключил все кабели, проверил плотность всех контактов, доложил: «Готово!» — и в укрытие. За шнурок только не дергаешь — это правда. И сам пуск осуществляет автоматика. А вот у них на станциях!..
8
ТЗМ — транспортно-заряжающая машина.
Дневная тревога не была ни для кого из нас неожиданной. На этот раз наш комплекс (возможно, и наши соседи тоже) работал совместно с авиаторами — у них были сложные учебные полеты, а мы использовали их как реальные цели, если говорить упрощенно. Они летают, мы засекаем, сопровождаем и «сбиваем» — разумеется, условно, а они в это время отрабатывают противозенитную тактику, включая постановку активных помех для наших разведчиков и наведенцев. Одним словом, дело полезное — и для них, и для нас.
Меня в этот день ждало огорчение. Я наблюдал за работой своих расчетов с секундомером в руках, хотя и пришлось действовать на два фронта: и наблюдать за ними, и быть готовым отвечать на любой запрос Лялько или — бери выше! — с КП дивизиона. Стартовики мои еле-еле уложились в норму. Но мало того — мои ночные наблюдения подтвердились: многие номера действительно как-то робко, не очень уверенно работали с боевой ракетой, словно опасаясь, что она вот-вот взорвется у них в руках. Ведь теоретически проходили же все! И устройство ракеты, и питание, и принцип действия, и заряжание и разряжание. Зубрили теоретически, на макете ракеты отрабатывали все правила техники безопасности. И тем не менее… Даже расчет моего славного, моего молчаливого Кривожихина не избежал этого. А ведь он почти на четырнадцать процентов сокращал нормативное время заряжания установки, частенько опережая Донцова даже на состязаниях! Но… Но с учебной, а не с боевой ракетой. Наверно, в этом и было все дело.
Я сидел в укрытии к думал: ну, хорошо, у расчета Кривожихина рекорд, другие расчеты на учебных ракетах тоже значительно сокращают время подготовки к пуску. Но ведь выходит, что эти рекорды — самые обыкновенные пустоцветы: плодов-то от них нет, они не отражаются на работе с боевой ракетой, когда, чем черт не шутит, может быть, придется сбивать самого настоящего и притом наверняка скоростного «гостя», когда будет дорога каждая секунда. Эти рекорды сами по себе, на уровень боевой готовности их влияние мизерно. И неужели этого до сих никто не замечает? Нет, замечать-то, наверно, замечают, но не придают особого значения — ведь и с боевой ракетой расчеты не выходят за границы нормативных параметров.
К командиру батареи я со своими вопросами идти постеснялся — и никогда себе этого не прощу. А постеснялся потому, что не привык быть вроде бы умнее других, и потом он мне просто мог сказать, что тренировки с макетом — это одно, а работа с боевой ракетой — это совсем другое, причем в последнем случае расчеты в нормативы все-таки укладываются, а эти самые нормативы рассчитаны не нами, а кое-где повыше…
— Но скорости целей растут! — должен был я тогда крикнуть. — Растут! Поэтому повышается в цене каждая секунда! А мы? Мы стоим на месте!
Но я представлял себе и другое — как спокойно и убедительно ответит на это капитан Лялько:
— Дорогой товарищ лейтенант! Во-первых, вы не имеете оснований утверждать, что мы работаем плохо и задерживаем своих товарищей. Таких случаев еще не было и никогда не будет! А потом — все нормативы разрабатываются, как я думаю, именно с учетом роста скорости целей. Вы прикиньте, какой у нас запас времени между обнаруживанием цели и пуском, и увидите, что этого времени за глаза хватит на заряжание установок.
Вряд ли я сразу нашелся бы что ему ответить, но ответить можно было бы так:
— А низколетящие?
Тогда же в голове у меня был вообще сумбур, а в душе, полной сомнений, — великое смятение. С одной стороны вроде бы все в порядке, а с другой… Работая с боевыми ракетами, некоторые расчеты, оказывается, могут в любую минуту сорваться, потому что работают на крайней границе норматива. Везде так? Или только у меня во взводе?
Признаюсь откровенно: когда я получил звездочки на погоны, а незадолго до этого — кандидатскую карточку, то я сразу же вообразил себе, что где бы ни пришлось мне служить, я везде буду отважно и бескомпромиссно бороться с недостатками и упущениями, критиковать недостатки, невзирая на лица, не буду в этой борьбе щадить самого себя. Потом при более спокойном размышлении я подумал, что от такой позиции недалеко и критика ради критики, и был рад, что не увидел в дивизионе ничего такого, что требовало бы моего срочного вмешательства. И если честно: попытка ли это сунуть нос не в свое дело и обратить на себя внимание начальства или основанный на партийной и офицерской совести, на понимании партийного и офицерского долга поступок? Сам я решать этого, к стыду своему, не мог, хотя и определенно склонялся к последнему. А посоветоваться с Колодяжным… пожалуй, нет, это нечестно — через голову непосредственного начальника. Прежде всего мне надо было поговорить с капитаном Лялько.
Он сам пришел на позицию взвода — как раз когда я объявил перерыв.
— Ну что, лейтенант, почин сделан? — спросил он.
— Что вы имеете в виду, товарищ капитан?
— Командование стартовиками довольно. Всей нашей батарее благодарность.
Это выглядело очень по-свойски, так сказать — камерно, поэтому я несколько растерялся, не зная, как отвечать — то ли просто поблагодарить, то ли, как требует устав: руку к виску и отчеканить: «Служу Советскому Союзу!»
Выручил меня сам Лялько:
— Пока это, разумеется, неофициально, но проект приказа уже готов, осталось подписать только Мельникову. Объявят на вечерней поверке.
— Ясно, товарищ капитан, — сказал я, а сам вдруг подумал: не мелко ли будет выглядеть моя суета из-за каких-то жалких секунд, из-за учебных и боевых ракет и из-за тренировок на них. Зачем усложнять жизнь? Все идет хорошо — так чего же тебе еще надо? Ведь никакого срыва! Не окажусь ли я в этой истории самым обыкновенным выскочкой?
— Кстати, Александр Иваныч… — беря меня за локоть, начал капитан Лялько.