Отважные(изд.1962)
Шрифт:
— Ложитесь, ложитесь, без разговоров!.. Еременко нет. Он умер. Не выдержал операции.
Соколов обессилено откинулся на подушку. Его лицо и грудь покрылись потом. Несколько минут он лежал с закрытыми глазами.
Стремянной с тревогой смотрел на это тяжелое, чуть одутловатое лицо. И вдруг он склонился еще ниже: что-то по-новому знакомое мелькнуло в складке губ, в повороте головы…
В ту же секунду, словно почувствовав его взгляд, Соколов открыл глаза и прямо, в упор посмотрел на Стремянного.
— Так умер, говорите? — сказал он тихо. — Что ж, туда мерзавцу и дорога.
— Собака! — с ненавистью произнес усатый солдат. — Повесить такого мало… Жаль, что сам помер.
Стремянной искоса поглядел на усатого солдата и вдруг поднялся с места.
— Куда вы, товарищ Стремянной? — с тревогой в голосе сказал Соколов. И добавил просительно: — Побудьте еще хоть немного!
— Да я сейчас вернусь, — уже на ходу, оглядываясь через плечо, ответил Стремянной. — Гостинец я для вас захватил, да забыл — внизу в полушубке оставил. Сейчас принесу. А вы пока отдохните немного. Вредно вам так много говорить.
Стремянной быстро вышел из палаты, спустился вниз достал из кармана полушубка плитку шоколада и, шагая через две ступеньки, опять побежал наверх. По пути он зашел в кабинет к Медынскому, дал ему кое-какие распоряжения и снова вернулся в палату.
Соколов ждал его, приподнявшись на локте и беспокойно глядя на дверь.
— Что же было дальше? — спросил Стремянной, подавая ему шоколад и, как прежде, усаживаясь в ногах. — Рассказывайте!
— Дальше? — Соколов махнул рукой. — Что ж дальше… Они все время требовали, чтобы я открыл им сундук. Им казалось, что в нем спрятаны какие-то важные документы… Я-то знал, что, кроме денег, там нет ничего. Но открывать сундук мне не хотелось. Хотите верьте, хотите нет, просто честь не позволяла. Так тянулось больше трех месяцев. А потом…
Все в палате затихли, ожидая, что скажет Соколов. Лейтенант Федюнин, приподнявшись на подушках и вытянув шею, в упор, не мигая смотрел на него. Старый солдат нетерпеливо крутил свой темный ус. Гераскин схватил себя за подбородок, не замечая, что измазал руку мазью. Стремянной сидел неподвижно, положив на колени руки, и внимательно слушал.
— А потом, — смущенно, чуть запинаясь, продолжал Соколов, — однажды ночью меня вывели во двор, поставили у стены сарая, навели на меня автомат и сказали: или ты сейчас умрешь, или открой сундук. — Соколов повернулся в сторону Стремянного: — Ну, я и подумал, товарищ подполковник, — черт с ними, с деньгами!.. Все равно они им пользы не принесут… а меня убьют ни за что.
— И вы им открыли? — спросил Стремянной.
— Да, открыл. А вы откуда знаете? — Соколов с удивлением взглянул на него.
— Во-первых, потому, что вы живы, — ответил Стремянной под общий смех. — А во-вторых, я этот сундук сегодня видел своими глазами, Я и подумал: если он цел, может быть, и вы живы…
Соколов пожал плечами.
— Судите меня как хотите, товарищ подполковник… — покорно склонив голову, сказал он, — я, конечно, виноват… Но подумайте сами, я бы погиб, зарыли бы они меня, ведь все равно сундук-то взорвали бы…
Раненые молча переглядывались. Каждый по-своему расценивал поступок Соколова.
— И верно, — сказал кто-то вполголоса, — если бы там секретные документы были… А то деньги. Не погибать же из-за них человеку.
Соколов с благодарностью посмотрел в тот угол, откуда прозвучали эти слова.
— А потом они меня отправили в тюрьму, — сказал он, опять поворачиваясь к Стремянному. — Тут вот, на окраине города. Пробыл я там до самых последних дней. Сегодня ночью нас вдруг внезапно подняли, построили и посадили в эшелон. Я понял, что, очевидно, наши начали наступление. Решил бежать… Когда поезд переезжал через мост, прыгнул вниз… Заметили… Стали стрелять… Ранили… Но мне удалось скрыться в прибрежных кустах. А затем я вернулся. Вот и все.
— Все, значит? — задумчиво переспросил Стремянной.
— Все.
В палате на минуту сделалось совсем тихо.
Дверь слегка приоткрылась, и в щель просунулась лысая голова Медынского:
— Товарищ подполковник, вас спрашивают!
— Сейчас приду, — сказал Стремянной и вышел из палаты.
Он пробыл за дверью не больше минуты и вернулся назад, как будто чем-то озабоченный.
Соколов это заметил сразу.
— Что случилось? — спросил он.
— Неприятная история, — ответил Стремянной, прохаживаясь между койками. — Ну, да это потом. Так на чем мы остановились?
— Ни на чем. Я все рассказал. Больше прибавить нечего. — Соколов поглядел на Стремянного спокойным, доверчивым взглядом. Только левая рука его то судорожно сжималась, то разжималась, теребя складки одеяла и выдавая скрытую тревогу.
Вдруг погас свет. Палата погрузилась в полную темноту.
— Движок испортился, — сказал голос усатого солдата.
— Моторист, наверное, заснул, — насмешливо процедил Гераскин.
— Горючего не хватило!
Раненые засмеялись.
Стремянной вышел в коридор, такой же темный, как палата, и крикнул:
— Почему нет света?
Чей-то голос ему ответил:
— Сейчас узнаем!
— Принесите сюда керосиновую лампу!
— Есть! Сейчас!
За дверью послышались чьи-то быстрые шаги. Кто-то, стуча каблуками, быстро спускался по лестнице, кто-то поднимался. Мелькнула полоска света и тут же исчезла.
— Сюда, сюда, — сказал Стремянной какому-то человеку, который шел по коридору. — Что у вас в руках? Лампа?.. Зажгите же ее! Спичек нет? У меня тоже… — Он вернулся в палату, человек с лампой остался стоять в дверях. — Товарищ Соколов, у вас есть спички?
— Нет, — ответил Соколов. — Я не курящий.
— У кого есть спички?
— Возьмите, товарищ подполковник, — сказал Гераскин и в темноте протянул коробку Стремянному.
Стремянной взял спички, но тут же уронил их на пол.