Отвергнуть короля
Шрифт:
Стоя в шумном зале Мальборо, Роджер на мгновение задержал взгляд на Гуго, беседовавшем с группой придворных, в том числе с Уильямом Длинный Меч, Ральфом и графом Оксфордом. Братья Махелт, заложники, тоже присутствовали; старшего недавно вернули на юг. Его не держали подолгу на одном месте. Братья Маршалы стояли в общей группе, но все же чуть поодаль, как будто между ними и другими придворными возвышалась незримая стена. Слухи, которые Ральф упомянул в своем письме, подтвердились лишь отчасти. Мейлир Фицгенри действительно вернулся в Ирландию с заданием привезти людей Маршала, но история о битве и пленении графини была лишь порождением злобы Иоанна, выдающего желаемое за действительное.
Гуго, к вящей радости Роджера, становился популярен при дворе. Сын ловко использовал свое добродушие и приятную внешность и не слыл наглецом, как иные юноши. Манеры Гуго были безупречны, и, в отличие от Длинного Меча, он не уделял чрезмерного внимания своей одежде. Роджер рассудил, что сыну все же нужно быть менее откровенным с некоторыми людьми, но со временем и опытом это придет.
Обернувшись еще раз, граф заметил, что Уильям Маршал, беседовавший с епископом Нориджским, остался в одиночестве, не считая двух его рыцарей, стоявших по бокам, как сторожевые псы. Люди избегали Маршала – немилость короля Иоанна была заразной. Приходилось думать, с кем говоришь, и взвешивать каждое слово. По этой же причине Роджер пристально следил за успехами Гуго.
Граф глубоко вздохнул, поскольку следующие несколько секунд обещали стать неприятными: нужно было переговорить с Маршалом. При воспоминании о том, что случилось у него за спиной в Тетфорде, графа до сих пор охватывала ярость. Опустив голову наподобие быка, Роджер Биго пересек комнату и сухо поклонился Уильяму Маршалу.
Маршал до сих пор не переступил порога старости. Но вблизи Роджер увидел, как он высох со времени свадьбы Гуго и Махелт. Под скулами наметились морщины, усталость тенями залегла под глазами.
Уильям одарил Роджера улыбкой профессионального царедворца.
– Говорят, завтра двор перебирается во Фримантл, – произнес он.
– По крайней мере, дороги сухие, – склонив голову, с раздражением ответил Роджер. Он не желал вести чопорный светский разговор и – ради собственного блага – не мог себе позволить слишком долгой беседы с графом Пембруком.
– Как поживает ваша дочь? – спросил Уильям через мгновение, продолжая улыбаться.
Роджер прекрасно понимал, что Уильям имеет в виду Махелт, а не Мари или Маргариту.
– У меня создалось впечатление, что она ваша дочь, милорд, – резко ответил он.
Повисла напряженная тишина, во время которой оба мужчины пытались понять истинный смысл произнесенных слов. На щеке Уильяма дернулся мускул.
– Увы, нет, теперь она больше Биго, но я надеюсь, что она верно служит, и я… часто думаю о ней…
Внезапно надломившийся голос и блеснувшие глаза собеседника захватили Роджера врасплох. Граф привык считать, что Уильям Маршал – безупречный царедворец, скрывающий чувства за маской приветливого и непринужденного спокойствия. В этот миг Роджер осознал, как глубоко граф беспокоится о Махелт, но это само по себе уже опасно. В жизни все должно быть уравновешено – словом, нельзя балансировать на лезвии ножа.
– Можете быть уверены в нашей заботе о ее благополучии, – ответил он. – Мы сделаем все, что в наших силах, чтобы воспитать и защитить ее. – Роджер пристально посмотрел на Уильяма. – Я бдительно слежу за всем, что происходит в моих владениях.
– И совершенно верно поступаете, милорд, – поклонился Уильям.
Роджер вернул комплимент.
– Я рад, что мы поняли друг друга, – произнес он и перешел к другой группе.
Граф потер вспотевшие руки, как бы умывая их и стряхивая пыль. Дело сделано. Обернувшись, он увидел, что прямая спина
Гуго оказался наедине со своим шурином, когда они направились в уборную. Отец поговорил с Уильямом Маршалом. Теперь его долг побеседовать с Уиллом. Убедившись, что никто не может их слышать, Гуго произнес:
– Вы не должны были втягивать сестру в свои дела. Вы подвергли ее серьезной опасности.
Юноша поднял на него глаза такого же неопределенного цвета, как у Махелт.
– Вы плохо знаете мою сестру, – с ноткой презрения заметил Уилл.
– Я узнаю ее все лучше, – ответил Гуго без улыбки. – Махелт ради своей родной семьи готова жертвовать жизнью. Она ничего не делает наполовину, ее верность неистова и искренна. Вам не следовало вовлекать сестру в свои планы. Как ее муж, я связан долгом заботиться о благополучии и чести Махелт и не позволю рисковать ни тем ни другим.
Уилл продолжал насмешливо смотреть на него.
– Тогда не натягивайте поводья слишком сильно, не то это не пойдет ей во благо.
Гуго сощурился:
– Ей также не пойдет во благо, если она окажется в опасности из-за вашего безрассудного поведения.
– Мы все в опасности, брат, – оскалился Уилл, – и притом постоянно.
Гуго подавил желание схватить Уилла за горло.
– Возможно, но сейчас, во Фрамлингеме, ей ничего не угрожает. Вы подвергли сестру опасности своим необдуманным планом и навлекли на нее гнев моего отца, когда он узнал правду. Теперь он не доверяет ей, и Махелт живет, словно в клетке. Я мало что могу изменить, поскольку слово моего отца – закон. Вы не просто причинили вред нашему дому и своей сестре, вы испытали на прочность связь между своим отцом и моим. Последствия неминуемы, и вы должны это осознать… брат.
На скулах Уилла вспыхнули алые пятна.
– Мне известно, что такое честь! – резко произнес он. – И моей сестре тоже. Нам ни к чему ваши наставления.
– Тогда поучитесь благоразумию! – рявкнул Гуго. – Подумайте о том, что я вам сказал… и особенно о благополучии своей сестры.
Глава 17
Фрамлингем, март 1208 года
Въехав в деревню Кеттлборо, Махелт вздрогнула и в испуге огляделась вокруг, поскольку ясный весенний воздух пронзали истеричные женские вопли и визг детей.
– В чем дело? – спросила она.
Ида с встревоженным видом крепче перехватила поводья своей кобылы.
– Я не знаю.
Их спутники сомкнули ряды вокруг женщин и навьюченных пони. Ида и Махелт возвращались во Фрамлингем после недельного визита в Ипсуич. Дороги были в целом безопасны для тех, кто путешествовал под защитой вооруженных мужчин, но времена становились все более беспокойными.
Когда Махелт и Ида достигли улицы, отходившей от небольшой церквушки, то с потрясением увидели завывающую женщину, которая была привязана к хвосту солдатской лошади. Слезы ручьем текли по лицу женщины. Головной убор был сорван, и растрепанные седые косы змеились по плечам. За другой лошадью таким же образом тащили двоих детей – плачущую девочку лет десяти и мальчика помладше с длинными и тонкими ногами и грязными коленками.