Отвергнуть короля
Шрифт:
– То есть как – слишком поздно? – Махелт глядела на мужа, по ее спине бежали мурашки.
Иоанн мертв? Ее мысли обратились к старшему брату. Возможно, он замешан или арестован? Ей стало плохо, но она сказала себе, что Гуго не стал бы плакать из-за ареста Уилла. Он ожидал бы, что заплачет она. И он не мог обезуметь из-за заговора против короля. В последний день дома мужчины постоянно переглядывались, и Махелт подозревала, что Гуго кое-что знал еще до отъезда. Свекор тоже изрядно нервничал и, хромая, выходил из своей комнаты, чтобы перехватывать гонцов.
– Поскольку мы не могли отправиться в Уэльс,
Махелт упала перед мужем на колени и взяла его за руки.
– Нет, Гуго, только не ты! – страстно произнесла она. – Господь всемогущий!
– Не говори мне о Господе – я ужинаю с дьяволом. – У Гуго перекосило рот. – Я думал, у меня достаточно длинная ложка, но, оказывается, ошибался. В этой стране ни у кого нет достаточно длинной ложки. – Он посмотрел на руки жены, лежащие поверх его рук. – Но у меня нет выбора, потому что, если я не стану с ним ужинать, меня съедят и мою семью съедят, или уморят голодом, или… повесят. Мне стыдно, что я ничего не сделал, но я ничего не мог сделать, и, по правде говоря, король действовал по закону. Это был всего лишь ответный ход… но он был безжалостным и аморальным…
Махелт оцепенело смотрела на мужа. Ей хотелось утешить его мудрыми словами и вернуть все на свои места, но перед мысленным взором раскачивались тела на крепостной стене – тела членов ее семьи, и ближе всех висел ее ребенок и пытался считать до десяти с посиневшим горлом от врезавшейся веревки, и у нее самой перехватило горло так, что она не могла говорить.
– Два заговорщика были раскрыты, – хрипло добавил Гуго. – Юстас де Весси и Роберт Фицуолтер. Они бежали, прежде чем их успели арестовать, но король отправился на север со своими извергами-наемниками и меняет кастелянов и шерифов, которых подозревает в участии в заговоре.
Махелт прикусила губу.
– А что Уилл?
– Он близок к де Ласи и Фицроберту, а они оба под подозрением. – Гуго бросил на жену предостерегающий взгляд. – Если Уилл замешан в заговоре, молю Бога, чтобы ему хватило ума замести следы.
Махелт побелела:
– Я ничего не слышала, клянусь!
– Мы должны быть осторожны, – сухо кивнул Гуго. – Король подозревает всех и каждого, а наемники и подхалимы, которыми он себя окружил, выполняют все его приказания, потому что он платит им жалованье и наделяет властью.
В дверь внезапно заколотили, и оба в испуге подскочили.
– Па-па-па-па, выходи! – завопил маленький Роджер.
Они услышали, как няня пытается его утихомирить, а он возмущенно верещит и снова колотит в дверь.
Махелт рванулась к двери, но Гуго ее упредил:
– Все в порядке.
Он осторожно отстранил жену, подошел к двери и открыл ее навстречу своему разъяренному, покрасневшему сыну, который пытался отбиться от няни. Гуго наклонился и подхватил Роджера. Сын был крупным для своих лет, но все же нетяжелым. Прочным, как дуб, хрупким, как паутинка, и гудящим, как маленькая злая оса. Живым. Гуго никогда еще не видел ничего столь живого.
– Я здесь, – сказал он. – Я всегда буду здесь.
Гуго вытер слезы ярости со щек сына и той же рукой слезы сердечной муки и вины со своих щек.
– Что теперь? – спросила Махелт.
Гуго поцеловал соленую щеку Роджера:
– Мы затаим дыхание и сосчитаем до десяти.
– Раз, два, три… – начал Роджер, старательно поднимая пальцы. – Четыре, пять… – Он подпрыгивал на руках у отца.
Гуго вынес сына во двор, чтобы посмотреть, как прибывает войско.
– А потом?
– А потом мы найдем какой-нибудь выход, – устало произнес он, – потому что это необходимо ради общего блага.
Глава 26
Фрамлингем, ноябрь 1212 года
Махелт несколько недель была как на иголках, опасаясь за Уилла, но новостей не поступало, и она решила, что лучше оставаться в неведении. Это как бросить одеяло в грязный угол. Чище не станет, но с виду поприятнее. Король потратил больше тысячи фунтов, укрепляя свои замки на севере. Одних кастелянов он сместил, других вынудил дать заложников… и после того, что случилось в замке Ноттингема, никто не сомневался в последствиях неповиновения.
В день святого Мартина на второй неделе ноября полагалось резать боровов, которые наели бока на желудях. Самцам, за исключением племенного хряка и еще одного, предстояло стать беконом, солониной, сосисками, ветчиной, студнем, кровяной колбасой и салом, чтобы кормить домочадцев в темные зимние дни, в то время как самок оставляли на развод. Боровов загнали в нижний двор и забили одного за другим ударом топора между глаз и ловко воткнутым в шею ножом – один работник втыкал нож, другой подставлял под кровь большие неглубокие миски. Затем мертвых свиней обваривали кипятком, чтобы удалить щетину, подвешивали на веревках и потрошили.
Двор и навесы для забоя были средоточием кровавой работы, и Махелт трудилась в самой гуще, с фартуком на поясе и перевязанными льняным платком волосами. Организация подобного труда и участие в нем были ей по душе, поскольку за них воздавалось намного быстрее, чем за какое-нибудь шитье, когда нужно потратить несколько недель, чтобы закончить работу. Сегодня на обед будет жареная свинина, покрытая хрустящей золотистой корочкой, с печеными кислыми яблоками и острыми соусами, чтобы оттенить сочность мяса, и много хлеба, чтобы подбирать подливку. В общей атмосфере торжества найдется место песням, стихам и веселью и даже представлению одного из сержантов графа, Роланда ле Петтура, который платит за свои земли акробатическими трюками, жонглированием и музыкальным пусканием ветров, когда того требует случай.