Отвергнутая королева
Шрифт:
– Я знаю, а еще знаю, что тебе не терпится уже оказаться в пустыне. Надевай ниам и не отставай, - я слился с Основной и выскользнул в ночь, вслушиваясь в звуки за спиной.
Ракшас довольно всхрапнул и острые когти царапнули каменную кладку двора, наверняка высекая искры.
Узкие улицы и слишком частые прохожие не давали двигаться так быстро, как хотелось ни мне ни строптивому животному, скользя лабиринтами переулков и чужими темными дворами, я почти затылком ощущал ворчливое неудовольствие Катарин и моего ракшаса, слышал ворчливое сопение и шумные вдохи
Мне и самому хотелось побыстрее оставить городские ворота за спиной и насладиться безмолвием и кажущейся пустотой песков Шхассада. Даже мышцы дрожали от плохо сдерживаемой энергии, бурлящей в крови.
Ожидание, правда длилось недолго и только подогрело азарт и раззадорило кровь. Через двадцать лучей лапы наконец-то коснулись еще теплого песка, а Ночная и Сумеречная рванули вперед, больше несдерживаемые своими поводками.
Катарин поравнялась со мной практически сразу же.
– Не отставай, говоришь? – прокричала она, пришпоривая ракшаса. – Смотри, как бы самому не пришлось глотать песок. – И расхохоталась, громко и радостно. А через вдох смех сменился таким же радостным, громким криком, Рин приподнялась в стременах. Лунный свет отразился в глазах, упал на руки, добавил мерцающий бисер в выбившиеся из прически волосы.
И тревога, сжимающая мои внутренности этот долгий-долгий суман, немного ослабила свою хватку. И ее место заняло что-то огромное, громкое, звенящее и отдающее разрядами молний и вспышками сотен пересмешников куда-то под лопатку.
Разодрало, разметало на кровавые ошметки сердце.
И низкий рык вырвался из глотки. Поднялся из самого нутра и разнесся в звенящей тишине.
– Алистер? – удивленно обернулась Рин.
Я только головой покачал, встряхнулся и рванул за ней. За щемящей, своенравной, сумасшедшей. За моей.
И тени, мои и ее, скользили впереди и позади меня и Катарин, сплетались, таяли, тянулись так далеко, что порой невозможно было рассмотреть и мерцали как слезы пустыни, рассыпанные в небе звезды, и я кажется начал понимать, за что Рин так любит эту жаркую, суровую и сложную землю. Почему так тихо и пронзительно-тонко звучит ее голос, когда она говорит о ней почему, когда рассказывает легенды и сказки, они встают перед глазами, словно живые.
Сможет ли она когда-то так же полюбить Инивур?
А песок под ногами шелестел и шептал, смахивал туманное крошево с дюн ветер, и мы были все дальше и дальше от Сарраша.
Мы бил в пути около трех оборотов, обогнули Журакард и Авискор и направились еще южнее, подобрались почти вплотную к Геольскому хребту.
Я знал, что Катарин никогда здесь не была, никогда не видела это место, не знала о том, что оазис из легенд о Данру место вполне реальное, что озеро все так же, как и бесчисленное множество веков назад, дышит и переливается под лучами солнца и луны.
– Алистер… - шепотом, хрипло, едва дыша спросила Катарин, когда пока еще вдалеке показалась ртутная гладь и почти черные на фоне неба, словно выжженые на дереве очертания зелени в тени нависающего хребта.
Оазис был действительно большим. И действительно поражал.
– Я знал, что тебе понравится, - вернулся я к ней, замирая на горбу дюны.
Катарин смотрела вперед, не отрываясь, снова приподнялась в седле, я не был уверен, что она вообще меня услышала. Замерли ее тени, будто тоже способны были видеть, раскинувшуюся перед нами картину.
– Пойдем, Катарин, - я спрыгнул вниз и задрал морду к теневой, все еще завороженно рассматривающей оазис, не моргая, едва дыша. – Рин.
Она тряхнула головой, опустилась в седло, тонкие руки крепче сжали поводья. И взгляд сиреневых глаз, обращенных теперь на меня, забрал мое дыхание, душу, сердце.
А еще через пятнадцать лучей я помогал Катарин спешится у кромки сплетенных деревьев и скрывал ракшаса.
Разгоряченная скачкой, почти дрожащая от предвкушения и нового всплеска нетерпения, Рин почти с трудом могла оставаться на месте. Сорвала с лица ниам, вдохнула терпкий, немного влажный воздух полной грудью, прикрыв сводящие с ума глаза.
И даже в тусклом свете луны я видел, как растекся румянец по высоким, острым скулам, как чуть дрогнули уголки губ, как мгновенно расслабилось тело.
И не смог удержаться, не смог сопротивляться прострелившему голоду.
Шагнул ближе, прижал к себе и поцеловал манящие губы. Сочные, мягкие, сладкие. Удивительно податливые. Чувствуя тонкое, гибкое тело каждой частичкой своего, дурея и шалея от запаха и горячей кожи, от шелка волос, в которых зарылись мои пальцы.
Я прикусил пухлую, сочную нижнюю губу и тут же скользнул языком внутрь, ощущая, как гулко и быстро колотится сердце в собственной груди, чувствуя уже совершенно другую дрожь в прижатом ко мне теле. Ее вкус растекся, вспыхнул и почти стер меня из этой реальности.
Я целовал ее пока хватало дыхания. Целовал жадно и долго, пил, забирал себе, прижимая все крепче и крепче, и не находил в себе сил остановиться. Физически не мог разжать руки. Кипела и сходила с ума кровь в венах.
Отпустил Катарин только тогда, когда понял, что еще немного, меньше вдоха, еще один взорвавшийся от движений ее языка пересмешник внутри меня, и мы точно останемся здесь. Скорее всего до самого рассвета, а возможно и дольше.
Рин недовольно, разочаровано застонала, когда я все-таки нашел в себе силы отступить, открыла затуманенные страстью глаза, медленно, длинно провела языком по нижней губе, стирая мой вкус. Я провел костяшками пальцев вдоль нежной скулы, переплел наши с ней пальцы, утягивая теневую за собой.
– Жестокий, - прошептала насмешливо, Катарин. – Искушаешь, туманишь мозг, играешь…
– Я никогда с тобой не играл, - улыбнулся я, крепче обхватывая тонкие пальцы. – Никогда не буду с тобой играть. Я слишком люблю тебя, Рин, чтобы совершать подобные глупости, - ответил обреченно, делая следующий шаг. И вдруг ощутил, как напряглась и замерла Катарин, удивленно повернул к теневой голову.
Она стояла под сенью деревьев, в ночной темноте и тишине, резные листья отбрасывали такие же резные тени на скулы, руки, переливающиеся серебристые волосы.