Отверженные. Том I
Шрифт:
Он закутался в плащ. Было холодно. Пассажир, казалось, не замечал ничего. Проехали Гурне и Нельи-на-Марне.
Около шести часов вечера подъехали к Шелю Перед трактиром, помещавшимся в старом здании королевского аббатства, кучер остановился, чтобы дать отдых лошадям.
— Я сойду здесь, — сказал пассажир.
Он взял свой узелок и палку и соскочил с дилижанса.
Минуту спустя он исчез из виду.
В трактир он не вошел.
Когда через некоторое время дилижанс снова двинулся по направлению к Ланьи, то не встретил этого человека на главной улице Шеля.
Кучер обернулся к пассажирам, сидевшим внутри дилижанса.
— Этот человек не здешний, я его не знаю, — сказал он. — У него такой вид, точно он без гроша в кардане, а между тем не скаредничает: заплатил до Ланьи, а доехал только до Шеля. Уже ночь, все двери заперты, в харчевню он не вошел, но его нигде не видно. Не иначе, как сквозь землю провалился.
Но человек не провалился сквозь землю, — он бодро шагал в темноте по главной улице Шеля, потом, не доходя до церкви, свернул влево, на проселочную дорогу, ведущую в Монфермейль, — можно было подумать, что он прекрасно знает его окрестности и уже не раз бывал здесь.
Он быстрым шагом пошел по этой дороге. В том месте, где ее пересекает старое, обсаженное деревьями шоссе из Ганьи в Ланьи, он услыхал шаги Укрывшись во рву, он выждал, пока люди прошли мимо. Эта предосторожность была, пожалуй, излишней, ибо, как мы уже сказали, стояла темная декабрьская ночь. Две-три звездочки сияли на небе.
В этом месте начинается подъем на холм. Но путник не пошел по дороге в Монфермейль. Он взял правее и полями скоро дошел до леса.
В лесу он замедлил шаг и стал присматриваться к каждому дереву, словно искал что-то и держался таинственной, ему одному известной дороги. Вдруг ему показалось, что он сбился с пути, и он в нерешительности остановился. Наконец ощупью добрался до прогалины, где лежала груда больших белевших в темноте камней. Подойдя к ним, он окинул их зорким взглядом сквозь ночной туман, точно делал им смотр. Большое дерево, покрытое наростами, являющимися признаком старости, высилось в нескольких шагах от груды камней. Путник направился к дереву и провел рукой по стволу, словно хотел нащупать и пересчитать все наросты на его коре.
Против дерева — это был ясень — рос каштан, болевший отпадением коры. Взамен повязки к нему была прибита цинковая пластинка. Человек приподнялся на цыпочки и дотронулся до нее.
Он потоптался на месте, словно желая убедиться, что земля между деревом и грудой камней не была свежевзрыта.
Потом осмотрелся и пошел лесом.
Это и был тот человек, который встретился с Козеттой.
Пробираясь сквозь кусты по направлению к Монфермейлю, он заметил маленькую движущуюся тень, которая то ставила свою ношу на землю, то с жалобным стоном подымала ее и брела дальше. Он подошел ближе и увидел, что это была маленькая девочка, еле тащившая огромное ведро с водой. Он мгновенно очутился возле нее и молча взялся за дужку ведра.
Глава седьмая.
Козетта в темноте, бок о бок с незнакомцем
Козетта, как мы уже сказали, не испугалась.
Человек заговорил с ней. Голос его был тих и серьезен.
— Дитя мое! Твоя ноша слишком тяжела для тебя.
Козетта подняла голову и ответила:
— Да, сударь.
— Дай, я понесу, — сказал он.
Козетта выпустила дужку ведра. Человек пошел рядом с ней.
— Это действительно очень тяжело, — пробормотал он и спросил: — Сколько тебе лет, малютка?
— Восемь лет, сударь.
— И ты идешь издалека?
— От ручья, который в лесу.
— А далеко тебе еще идти?
— Добрых четверть часа.
Путник помолчал немного, потом вдруг спросил:
— Значит, у тебя нет матери?
— Я не знаю, — ответила девочка и, прежде чем он успел снова заговорить, добавила: — Думаю, что нет. У других есть. А у меня нет. Наверно, никогда и не было, — помолчав, сказала она.
Человек остановился. Он поставил ведро на землю, наклонился и положил обе руки на плечи девочки, стараясь в темноте разглядеть ее лицо.
Худенькое, жалкое личико Козетты смутно проступало в белесовато-сером свете.
— Как тебя зовут?
— Козетта.
Прохожий вздрогнул, словно от электрического тока. Он снова взглянул на нее, затем снял руки с плеч Козетты, схватил ведро и зашагал.
Спустя мгновение он опросил:
— Где ты живешь, малютка?
— В Монфермейле, — может, вы знаете, где это?
— Мы идем туда?
— Да, сударь.
Немного погодя он снова спросил:
— Кто же это послал тебя в такой поздний час за водой в лес?
— Госпожа Тенардье.
— А чем эта твоя госпожа Тенардье занимается? — спросил незнакомец; он старался говорить равнодушным тоном, но голос у него как-то странно дрожал.
— Она моя хозяйка, — ответила девочка — Она содержит постоялый двор.
— Постоялый двор? — переспросил путник — Хорошо, там я и переночую сегодня. Проводи-ка меня.
— А ведь мы туда идем, — ответила девочка.
Человек шел довольно быстро. Козетта легко поспевала за ним. Она больше не чувствовала усталости. Время от времени она посматривала на него с каким-то удивительным спокойствием, с каким-то невыразимым доверием. Ее никто никогда не учил молиться богу. Однако она испытывала нечто похожее на радость и надежду, устремленную к небесам.
Прошло несколько минут. Незнакомец заговорил снова:
— Разве у госпожи Тенардье нет служанки?
— Нет, сударь
— Разве ты у нее одна?
— Да, сударь.
Снова наступило молчание. Потом Козетта сказала:
— Правда, у нее есть еще две маленькие девочки.
— Какие маленькие девочки?
— Понина и Зельма.
Так упрощала Козетта романтические имена, столь любезные сердцу трактирщицы.
— Кто же они, эти Понина и Зельма?
— Это барышни госпожи Тенардье. Ну, просто ее дочери.
— А что же они делают?
— О! — воскликнула Козетта — У них красивые куклы, разные блестящие вещи, у них много всяких дел. Они играют, забавляются.
— Целый день?
— Да, сударь.
— А ты?
— А я работаю.
— Целый день?
Девочка подняла свои большие глаза, в которых угадывались слезы, скрытые ночным мраком, и кротко ответила:
— Да, сударь.
Помолчав, Козетта добавила:
— Иногда, когда я кончу работу и когда мне позволят, я тоже могу поиграть.