Ответная угроза

Генрих

— И что он сказал? — начштаба вперяет в меня горящий взгляд.

— Ничего страшного, сказал. Если что, отступайте, сказал. Главная задача при этом заставить немцев кровью умыться. Строго указал на обязательность городских боёв.

— Город в руины превратим, — раздумывает начштаба.

— Павлов сказал: наплевать. Это не наш город, — слегка морщусь. Это как сказать? Для кого-то не наш, а лично мне жалко. Мне Люблин кажется чем-то родным. Отец-то мой — коренной поляк.

Но возражать командующему не могу не только потому, что он мой начальник. Павлов из-за военной необходимости даже Минск под удар ставил. И по глазам его видел, надо будет, он город отдаст. Если вермахт заплатит сполна. Как тут ему покажешь, что жалеешь уютный и красивый европейский городок? Не поймёт. Да я сам себя не пойму.

— Отступать-то придётся навстречу отступающим из Украины немцам, — задумчиво бормочет начштаба, изучая карту. — Как бы не смяли. В полуокружении воевать придётся, отбиваться с двух сторон.

— Как только Львов возьмём, ситуация выровняется, — успокаиваю нервничающего начштаба. — Получится широкий «язык», который просто так не срежешь. И Павлов выбил для нас ещё одну армию. С Дальнего Востока уже едет к нам.

Слегка морщусь, начштаба тоже смотрит скептически. 1-ая Краснознамённая армия, доукомплектованная новобранцами, по словам того же Павлова фактически ополченческий сброд. Никакая это не армия, максимум на усиленный корпус тянет. Сильного в ней только громкое название — «Краснознамённая».

— Заменит наш 9-ый мехкорпус, — пользуюсь старым названием родного корпуса, сейчас он моторизованный, — до лета приведём её в порядок, а они освободят для нас мощный ударный кулак. Судя по тому, как 131-ая действовала под Белой Церковью, корпус и до Одессы может добить. Сейчас там ещё две стрелковые бригады формируется, так что будет не просто корпус, по силе они, как небольшая армия станут.

Размышляю дальше. И делюсь своими мыслями с Алексеем Гавриловичем.

— Опыт показывает, что вскрыть можно любую оборону, даже УРы. Если суметь сосредоточить пару сотен артиллерийских стволов на километр, никакие укрепления не помогут. А Дмитрий Григорич знаешь, что говорит?

Прежде чем ответить, принимаем от адъютанта ужин. Пока работали, да советовались, день незаметно заканчивается.

— А говорит он следующее, — опускаю ложку в густой борщ, — вражеская атака или наступление не считаются отбитыми, пока не уничтожены атакующие части. Принцип активной обороны.

Начинаю есть. При этом не поговоришь, но додумать никто не мешает, а после первого поделиться мыслями с товарищем.

— Отсюда удивительный вывод, что наш Устав, который мы поругиваем, получает неожиданную поддержку от боевой практики. Устав рассматривает оборону, как нежелательную, вынужденную тактику боевых действий. И делает главный упор на наступление. Разве это не поразительно? Я раньше думал, что игнорирование обороны Уставом грубая ошибка. Оказалось, нет. Презрительное отношение к обороне в Уставе поразительным образом перекликается со словами Дмитрия Григорича.

— Какими? — начштаба на короткое время перестаёт терзать котлету.

— Оборона это подготовительный этап к контрнаступлению. Форма разведки боем.

Алексей Гаврилович какое-то время не закрывает рта. Где-то в глубине глаз рождается и пробивается наверх озарение. Нечто важное доходит до него. То, что я давно понял. Постоянная оборонительная линия это пристрелянные цели. Сидит часть в обороне, ничего не делает и каждый день несёт потери. По сути, бессмысленные. Оборона имеет смысл только против обороны, примерно равных сил. Открывает артиллерия огонь с одной стороны, её тут же подавляет огонь с противоположной. Такое шаткое равновесие легко нарушить.

14 ноября, пятница, время 15:10.

Центр боевой подготовки близ Молодечно.

Борис.

— Четыре! Пять! — спрыгиваю с турника. Подтянуться больше в зимнем бушлате невозможно. Поэтому скидываю его и подхожу к трубе упора для отжиманий. Рядом ещё одна труда высотой на ладонь от земли, можно пресс качать. Что я и делаю после полусотни отжиманий.

Яша ходит рядом и насмешливо фыркает на мои потуги. Так пренебрежительно он называет мою работу над физическим развитием.

— А ты чего не упражняешься? — накидываю бушлат, продышавшись.

— Моя сила здесь, — Яков показывает пальцем в свой лоб. — Мне не нужны мускулы, чтобы быть сильным мужчиной. Вот твой отец, например, разве ему нужны спортивные рекорды?

— Рекорды не нужны, — снова примериваюсь к турнику, — но ты бы видел, что он с двухпудовой гирей вытворяет…

Скидываю бушлат и на этот раз подтягиваюсь десять раз. Почти. Насмешка в глазах друга тает. Над чем-то размышляет. Мимо проносится наш взвод курсантов, которых направляет бодрое гиканье неутомимого старлея. Последним бодро переставляет кривоватыми ногами Турок. Так прозвал нашего каракалпака народ.

— А чего тогда ты не бегаешь? — находит, к чему прицепится Яков. — Неравновномерное развитие это дисгармония. Вот представь, у тебя могучие руки, мощный плечевой пояс и торс всем на зависть. А ножки хиленькие и тоненькие… — и гнусно хихикает.

— Нельзя пока бегать, нога побаливает. Думаю, через месяц… хотя поприседать могу, — принимаюсь за приседания и нахожу, чем подъелдыкнуть Яшку.

— Ты, значит, соблюдаешь гармонию… в своём худосочном теле? Хлипкие ножки, слабые ручки, впалая грудь. Какая-то жалкая… гармония, не находишь? Кстати, говорят, какой-то… древнегреческий учёный… стал олимпийским чемпионом, у-ф-ф-ф, — приходится рвать фразы на пике усилия.

— Пифагор, — морщится Яков. — Только это не достоверно, и я в это не верю. Не может настоящий учёный победить всех в кулачном бою…

— Так он ещё и в кулачном бою чемпион?! — от восхищения прерываю приседания. Яков кривит лицо. Выбивается Пифагор из его теории.

— Ты знаешь, как наш старлей учит Турка таблице умножения? — меняет тему.

— Он что, и таблицы умножения не знает? — спрыгиваю с турника и снова надеваю бушлат.

— Как выяснилось. Но метод старлея мощный и крайне эффективный, — рассказывает Яков по дороге к нашему кубрику. — Сколько будет семью семь, спрашивает Гриша. Сорок семь! — бодро рапортует Турок. После этого Гриша заряжает его на отжимания или приседания. Отжался раз — выдал формулу: семью семь — сорок девять. И так сорок девять раз.

— Одна незадача, — продолжает Яков, когда я отсмеялся. — Поначалу больше восьми раз он отжаться не мог. Но на этом уровне учил таблицу на два, как раз потренировался и взялся за тройку.

Оторжавшись, на входе в барак заявляю другу:

— Вот видишь, как физические упражнения добавляют интеллектуальной мощи!

Редкий случай, когда Яков не находится с ответом. Сразу. Он его в кубрике нашёл.

— А теперь подумай, как ты объяснишь Турку, что такое функция? В математическом смысле, не бытовом?