Ответственность религии и науки в современном мире

Сборник статей

«Язык – изначально ди-а-логичен, – подчеркивал Гумбольдт, – а потому в нем неизбежно присутствует элемент некой состязательности —’ позднее эту мысль подхватили М. Бубер [138] , М. М. Бахтин [139] и О. Розеншток-Хюсси [140] . В статье «О двойственном числе» Гумбольдт отмечает, что «в самой сущности языка заключен неизменный дуализм, и сама возможность говорения обусловлена обращением и ответом. Даже мышление существенным образом сопровождается тягой к общественному бытию, и человек стремится, даже за пределами телесной сферы и сферы восприятия, в области чистой мысли, к “ты”, соответствующему его “я”; ему кажется, что понятие обретает определенность и точность, только отразившись от чужой мыслительной способности. Оно возникает, отрываясь от подвижной массы представлений и преобразуясь в объект, противопоставленный субъекту. Но объективность оказывается еще полнее, когда это расщепление происходит не в одном субъекте, но когда представляющий действительно видит мысль вне себя, что возможно только при наличии другого существа, представляющего и мыслящего, подобно ему самому. Но между двумя мыслительными способностями нет другого посредника, кроме языка.

138

Бубер М. Я и Ты. – В кн.: Бубер М. Два образа веры. М., Республика, 1995. С. 15–92.

139

См. напр.: Бахтин М. М. Человек в мире слова / Сост. О. Е. Осовский. М., 1995.

140

Розеншток-Хюсси О. Речь и действительность. М., Лабиринт, 1994.

Слово

само по себе не есть объект, скорее это нечто субъективное, противопоставленное объектам; однако в сознании мыслящего оно неизбежно превращается в объект, будучи им порожденным и оказывая на него обратное влияние. Между словом и его объектом остается непреодолимая преграда; слово, будучи порождением одного индивидуума, явно напоминает чистый чувственный объект; но язык не может реализоваться индивидуально, он может воплощаться в действительность лишь в обществе, когда попытка говорения находит соответствующий отклик. Итак, слово обретает свою сущность, а язык – полноту только при наличии слушающего и отвечающего» [141] и, мы бы добавили, – Слушающего и Отвечающего.

141

Гумбольдт В. О двойственном числе. – В кн.: Гумбольдт В. Язык и философия культуры. М., 1985. С. 399–400. Гумбольдт продолжает: «Этот прототип всех языков местоимение выражает посредством различения второго и третьего лица. “Я” и “он” суть действительно различные объекты, и они в сущности исчерпывают все, поскольку, другими словами, их можно обозна чить как “я” и “не-я”. Но “ты” – это “он”, противопоставленный “я”. В то время как “я” и “он” основываются на внутреннем и внешнем восприятии, в “ты” заключена спонтанность выбора. Это также “не-я”, но в отличие от “он” не в сфере всего сущего, а в сфере действия, обобществленного взаимным участием. В самом понятии “он”, таким образом, заключена не только идея “не-я”, но и “не-ты”, и оно противопоставлено не только одной из этих идей, но им обеим. На это указывает также то упоминавшееся выше обстоятельство, что во многих языках способ обозначения и грамматическое образование местоимения 3-го лица по своей природе отличается от двух первых лиц, причем иногда для понятия 3-го лица отсутствует четкое выражение, а иногда для него представлены не все формы склонения. Только в сочетании другого и “я”, опосредованном языком, рождаются все глубокие и благородные чувства, вдохновляющие человека, такие как дружба, любовь и всякая духовная общность, возвышающие и углубляющие связь между двумя индивидуумами» (С. 400).

По Гумбольдту, единая человеческая природа выражает себя посредством того, что он называл allgemeine Sprachkraft – «всеобщей языковой способностью», точнее – всеобщей языковой силой. Именно действием этой языковой способности и обусловлена не только возможность познания мира, но и та специфически человеческая способность суждения, которую Кант называл Urteilskraft – «рас– суждающая сила».

Для Гумбольдта язык – это не просто знаковая система коммуникации, состоящая из словаря и грамматических правил ее организации, язык – это прежде всего энергия, обусловливающая о– существлен-ность (энтелехию) коммуникации, порождающая саму эту коммуникативную систему. «Язык не есть продукт деятельности (Erzeugtes – ), а деятельность (Erzeugung – )», – подчеркивал он [142] . «В языке, – настаивал Гумбольдт, – действуют творческие первосилы человека, его глубинные возможности, существование и природу которых невозможно постичь, но нельзя и отрицать» [143] .

142

Гумбольдт В. Избранные труды по языкознанию. М., 1984. С. 70.

143

Гумбольдт В. Язык и философия культуры. М., 1985. С. 365.

Отметим, что русское слово «энергия» не эквивалентно греческому Evepyeux. По-русски энергия – это способность что-либо о-существить, совершить работу. По-гречески – иначе: «дело – цель, а деятельность – дело, почему и деятельность (evepyeia) производно от дела и нацелена на осуществленность [144] », – говорит Аристотель (Метафизика, IX, 8. 1050 а 22–24) [145] . Аристотель употребляет термин evepyeia как для характеристики самой деятельности осуществления (так, речь – это процесс реализации способности к говорению), так и для обозначения результата, продукта этой деятельности (так, текст есть продукт осуществления человеческой словесности). Таким образом, энергия – это и деятельность, со-ответ– ствуящая природе, и действительность, вы-являющая сущность. Язык же буквально подпадает под определение энергии человеческой сущности: «Как естественно мы имеем в себе дух дышащий, коим дышим и живем, так что, пресекись дыхание – мы тотчас умрем, так и ум наш естественно имеет в себе силу словесную, которою рождает слово, и если он лишен будет естественного ему порождения слова, – так, как если бы он разделен и рассечен был со словом, естественно в нем сущим, то этим он умерщвлен будет и станет ни к чему негожим. <…> ум человеческий познается через посредство слова <…>, а душа опять познается через посредство ума и слова <… > три сия – ум, слово и душа – не сливаются в едино и не рассекаются на три, но все три вместе и каждое особо зрится в единой сущности» [146] , – свидетельствует прп. Симеон Новый Богослов.

144

«О-существленность» – – это «имение себя в конце» — .

145

Аристотель. Сочинения в 4-х тт. Т. 1. М., 1976. С. 246.

146

Прп. Симеон Новый Богослов. Слово 61. – В кн.: Прп. Симеон Новый Богослов. Слова. Вып. 2 / Пер. еп. Феофана. М., 1890. С. 94–98.

Энергийность языка чрезвычайно ярко видна в перформативных высказываниях, то есть высказываниях, являющихся не сообщениями, а действиями [147] . Явление коинциденции, то есть «со– в-падение слова и действия», подмеченное и теоретически истолкованное Э. Кошмидером еще в 1929 г. в работе «Временное отношение и язык» [148] , привлекло к себе внимание лингвистов лишь во второй половине ХХ века после публикации работ Дж. Остина [149] . Примером перформативных высказываний являются, например, высказывания «каюсь», «благословляю», которые не являются сообщением о чем-то (и потому не имеют истинностного значения), но сами являются действиями (в отличие, скажем, от высказываний типа «Он кается», «Он благословляет», которые могут быть истинными или ложными) [150] . Внимательный взгляд на язык позволяет заметить, что даже «неперформативные» высказывания на самом деле носят скрытый перформативный характер. Так, например, скрытый перформативный компонент высказываний «Он кается», «Он благословляет» состоит в подразумеваемом «Я утверждаю, что он кается», «Я утверждаю, что он благословляет»; только в силу этой подразумеваемой перформативности высказывание вызывает реакцию слушающего [151] .

147

См. напр.: Остин Дж. Слово как действие. – В сб.: Новое в зарубежной лингвистике. Вып. XVII: Теория речевых актов. М., 1986. С. 22–129.

148

Koschmieder E. Zeitbezug und Sprache: Ein Beitrag zur Aspektung Tempusfrage. Leipzig; Berlin, 1929.

149

См. русск. пер.: Остин Дж. Избранное / Пер. Л. Б. Макеевой, В. П. Руднева. М., 1999. 332 с.

150

См., напр.: Бенвенист Э. Аналитическая философия и язык. – В кн.: Бенвенист Э. Общая лингвистика. М., 1974. С. 301–310.

151

См.: Дэйвисон А. Лингвистическое или прагматическое описание: размышления о «Пара доксе Перформативности». – В сб.: Новое в зарубежной лингвистике. Вып. XVII: Теория речевых актов. М., 1986. С. 235–269.

Язык – это в буквальном смысле я-зык, зык, зов, у-казывающий и при-казывающий с-каз, у-казующий и воз-вещающий, глаголющий и ведающий вещее. О языке как у-казующем с-казе свидетельствует характер его про-ис– хождения. Результаты исследований глоттогонических процессов подтверждают, что causa finalis про-из– несения «слова» не информативная, а перформативная. Выдающийся русский (палео)антрополог Б. Ф. Поршнев обратил внимание на то, что помимо функции обозначения у языка есть еще одна чрезвычайно важная функция – перформативная, предписывающая. Эта повелевающая функция языка представляет собою тот фундамент [152] , на котором надстраивается первая – означивающая. Поршнев подметил, что первоначально слово не несло в себе никакой «информации», но было лишь актом волевого воздействия, внешнего «при(с)каза», когда одна особь «понуждала» другую к выполнению действий, противоречащих тому, к чему подталкивали ее сигналы внешнего мира: в противном случае, в возникновении этого механизма не было бы никакого биологического смысла [153] .

152

Заметим, что этимологически «фундамент» (лат. fundus – «основание», «дно») восхо дит к индоевропейскому корню *budh– (*bheudh-) – «бездна» (см.: Топров В. Н. Еще раз об индоевропейском *BUDH– (:*BHEUDH-) // Этимология, 1976. М., 1978. С. 135–153).

153

См.: Поршнев Б. Ф. Социальная психология и история. М., 1966; Поршнев Б. Ф. О начале человеческой истории (Проблемы палеопсихологии). М., 1974; Куценков П. А. Начало. Очерки истории первобытного и традиционного искусства. М., 2000.

«Первоначально язык выражал не мысли или идеи, но чувства и аффекты», – утверждал Э. Кассирер [154] .

Этому соответствуют и данные лингвистики о наибольшей древности среди частей речи именно глагола, а из существительных – имен собственных (возникших как знаки запрещения трогать, прикасаться). Таким образом, из выделенных семиотикой трех основных функций знаков человеческой речи (семантика, синтаксис, прагматика) наиболее древней – и в этом смысле наиболее важной – является прагматическая функция — отношение слова к поведению человека – его «энергийный заряд».

154

Кассирер Э. Опыт о человеке: Введение в философию человеческой культуры. – В сб.: Проблема человека в западной философии / Сост. П. С. Гуревича / Ред. Ю. Н. Попова. М., 1988. С. 29

«…По-видимому, <…> глагольная фаза второй сигнальной системы (“нижнелобная” и “нижнетеменная”) оказывается старше, чем предметно-отнесенная (“височная”), – отмечал Б. Ф. Поршнев. – И в самом деле, многие лингвисты предполагали, что глаголы древнее и первичнее, чем существительные. Эту глагольную фазу можно представить себе как всего лишь неодолимо запрещающую действие или неодолимо побуждающую к действию. В таком случае древнейшей функцией глагола должна считаться повелительная. Можно ли проверить эту гипотезу? Да, несколько неожиданным образом: демонстрацией, что повелительная функция может быть осуществлена не только повелительным наклонением (например, Начинайте!), но и инфинитивом (Начинать!), и разными временами – прошедшим (Начали!), настоящим (Начинаем!) и будущим (Начнем!), даже отглагольным существительным (Начало!). Словно бы все глагольные формы позже разветвились из этого общего функционального корня. И даже в конкретных ситуациях множество существительных употребляется в смысле требования какого-либо действия или его запрещения: “Огонь!” (стрелять!), “Свет!” (зажечь), “Занавес!” (опустить), “Руки!” (убрать, отстранить). Последний пример невольно заставляет вспомнить, что Н. Я. Марр обнаружил слово “рука” в глубочайших истоках больших семантических пучков чуть ли не всех языков мира: “рука” означала, конечно, не предмет, а действие. <…> Итак, допуская, что древнейшими словами были глаголы, мы вместе с тем подразумеваем, что глаголы-то были лишь интердиктивными и императивными, побудительными, повелительными» [155] .

155

Поршнев Б. Ф. О начале человеческой истории (Проблемы палеопсихологии). М., 1974. С. 426–427.

Прагматическая функция, как уже было сказано выше, является неотъемлимым элементом любого высказывания, однако наивысшей «степенью перформативности» обладают сакральные тексты – и, в первую очередь, тексты литургические, тексты, в которых, собственно, в подлинном смысле о-существ– ляется со-действие слова со Словом, – тексты, главное предназначение которых состоит не в том, чтобы донести до молящегося какую-либо информацию, но в том, чтобы воздействовать на человека и из-менять его. Может быть, яснее всего это видно в возгласах священника: Блгословено цртво <…>, Zкw подобаетъ <…> и т. п., которые, строго говоря, ничего не сообщают, но осуществляют цртвiе бжiе, пришедшее въ силэ (Мк. 9, 1) Слова. Именно в литургии язык вы-являет свою истинную природу – природу у-казующего зова, вещего с-каза, воз-вещающего вечное и про– по-ведающего сокровенное. Литургия – это по-ток речения, текущий из устья Слова в вечность. И евангельский текст, существующий, прежде всего, в литургическом контексте, направлен не на то, чтобы сообщить какие-либо сведения из жизни Христа, но на то, чтобы воз-действовать на человека, вкушающего слово Писания. Говорит Х. У. фон Бальтазар: «Евангелия – это не кропотливо составленный сборник “изречений” (логий), <…> слова указывают не в горизонтальном направлении, друг на друга, но вертикально – в глубину постоянно пребывающего Логоса» [156] . Потому-то, имея в виду «действовательную силу» Св. Писания, свт. Григорий Богослов говорит: «И язык и ум непрестанно упражняй в Божиих словесах! А Бог, в награду за труды, дает или видеть сколько-нибудь сокровенный в них смысл, или, что еще лучше, приходить в сокрушение при чтении великих заповедей чистого Бога» [157] .

156

Бальтазар, фон, Х. У. Целое во фрагменте. Некоторые аспекты теологии истории. М., 2001. С. 270.

157

Свт. Григорий Богослов. Творения, т. 2. СПб., б/г., с. 132. См. также чрезвычайно интересную работу: Беляков А. В. Первый псалом // Православный путь. Церковно-богословско-философский ежегодник, Джорданвилл, 1990. С. 85–115.