Ответы на вопросы православной молодёжи
Шрифт:
Та моя первая, учебная проповедь была единственным моим заранее написанным и зазубренным выступлением. Преподаватель гомилетики (то есть искусства проповеди) по ее окончании сказал мне, что это худшая проповедь, которую он слышал в своей жизни [391] . С этим вдохновляющим напутствием родной духовной школы я и направился на миссионерское служение… Наверно, если б тот преподаватель знал тогда, где я буду проповедовать — поставил бы он мне не четверку, а двойку.
391
Нашел я недавно рукопись той своей проповеди. Ничего особенного, но и не хуже других студенческих проб. Центральное ее место звучало так: «Когда меняется погода и настают пасмурные и холодные дни, посмотрим, как эта перемена выявляет состояние здоровья людей. Те, кто здоров, никак почти не ощутили
Так что Гребенщикова и Шевчука мне послушать толком не удалось: я ушел за кулисы, и там буквально на коленке начал набрасывать свою проповедь, а затем, уклоняясь от попыток отобрать у меня интервью, ходил по коридорам и зубрил ее… Задача была ясна: в зале могла бы взрываться хоть атомная бомба — но я должен был бы продолжать свою работу.
Я, в каком-то смысле, капризный и избалованный лектор. На моих лекциях полная тишина, люди приносят диктофоны, когда мест не хватает, они стоят даже за моей спиной, студенты приносят мне сок перед началом лекции… А здесь аудитория, которая, прямо скажем, не демонстрирует академического благочестия.
И главное: я говорил в темноту. Мощные прожектора светят из зала на сцену, то есть мне в лицо. Значит, в моих глазах просто стоит черная пелена. В этой черноте 14 тысяч подростков. У меня бывали полуторатысячные залы, но 14 тысяч не бывало. А тут все эти тысячи стоят передо мной, но я ни одного из них не вижу.
Кроме того, у меня не было оснований считать, что зал придет в восторг от моего появления на сцене. 14 тысяч человек собрались на концерт «Рок к небу». Ради рока или ради Неба? Кем я стану для них? В лучшем случае они воспринимают меня как досадную помеху, мешающую концерту; в худшем — как клоуна, заполняющего паузу между номерами.
Итак, я их не вижу, а они ведь тоже не молчат: шумят, свистят. А я не разбираюсь в оттенках свиста на рок-концерте. Ведь даже аплодисментами можно сказать: пошел вон, надоел, — а можно, напротив: давай еще, рано уходишь. А как понять язык свистов?
Этот зал не намерен молчать и не настроен сдерживать свои реакции. И он уже не такой тихий, как до начала концерта, а достаточно «разогрет»…
По тому, что я слышал, начало моей проповеди прошло в большей тишине, чем я ожидал, а закончилась она в большем шуме, чем я предполагал. Перелом произошел на словах «русский рок — это борьба за право думать».
Опрошенные мною свидетели из зала потом утверждали, что люди все-таки слушали.
Мне кажется, что ребята поняли главное. Они же боялись, что сейчас выйдет поп и начнет их «грузить»: обличать их грехи и говорить, чего делать нельзя. Или же проповедник перейдет на церковно-китайский язык, то есть будет «глаголать» про благодать, стяжание Духа и прочую «духовность». А здесь они поняли, что к предмету их любви относятся серьезно.
Затем выступал Бутусов. Очень здорово, что в конце все вместе спели песню Цоя «Звезда по имени Солнце». В Петербурге к нему особое отношение.
Напоследок я немножко нарушил план организаторов и взял микрофон во второй раз. Там все-таки под конец подпустили официозу, который на мой взгляд портил дело: торжественное вручение икон, Кинчев кланяется и целует у батюшки руку. Мне кажется, что это было лишнее (из зала это могло быть прочитано как то, что Церковь, мол, всех нас на колени поставить хочет, подогнуть под себя). Я решил подправить ситуацию и сказал (надеясь, что слушатели помнят название концерта — «Рок к Небу»): «Ребята, Небо — вот там (рука указует вверх), выход — вот там, метро — вот там. Бог, я надеюсь, у вас в душе. А те, кто рядом с вами стоят, это — люди, хорошие люди. Пожалуйста, не обижайте и не давите их, когда будете отсюда выходить».
Потом начальник службы охраны дворца сказал, что он был потрясен тем, как расходились ребята, что он не видел раньше, чтобы после рок-концерта не было давки и драки. Люди уступали друг другу дорогу, девчонок вперед пропихивали.
Конечно, наивно было бы надеяться, что после этого концерта все эти 14 тысяч повернутся и разойдутся по храмам. Я не тешу себя иллюзией, что после концерта с участием батюшки все дружно потянутся к вере.
Моя надежда вот на что.
О том, что динозавры русского рока всерьез обратились к религии, их поклонники знают. Но меру этой серьезности вряд ли представляют. Им кажется, что это очередная «литературная тема», очередной околосценический «выверт»… Совместное же наше выступление кому-то поможет понять, что это нечто большее. Это и в самом деле — всерьез. Скажем так: вера доставляет и Шевчуку и Кинчеву сегодня болезненные переживания — это нормальный признак христианина. Когда появляются свои поводы для переживания, раскаяния, самоосуждения, копания в себе. Формула обращения известна: «сначала я критиковал Евангелие, потом Евангелие начало критиковать меня». Шевчук как и Кинчев сейчас уже во втором возрасте. Это люди, которые свою жизнь и творчество поднесли к евангельскому светильнику на проверку… [392]
392
«Стоит ли опять говорить о конфликте с Киркоровым? Я лучше приведу цитату из недавнего разговора с моим другом, дьяконом Андреем Кураевым. Я спросил: «Что значит выражение «Не суди, и не судим будешь»? Он объяснил: нельзя говорить, что такой-то, например, Филипп — сволочь. Этим ты приговариваешь человека, как прокурор. Судить нельзя. Но осуждать за поступки можно» (Юрий Шевчук. Комсомольская правда. 17.1.2003).
И еще одно: я предложил Кинчеву на том концерте: может, вместе выйдем в конце и споем рождественское песнопение? Кинчев и Шевчук, мне кажется, очень здраво отреагировали: «Молитва — это слишком серьезно. Это не здесь». Вот это мне в них нравится: в них нет жажды освоить роль «пророка» (на этом сломалась Жанна Бичевская).
В судьбах ребят, внимающих их песням, свой поворот к вере, наверно, еще далеко впереди. И все же мир Церкви станет казаться менее чуждым тем, кто был на этом концерте. Ледяная (прозрачная, но холодная) стена между ними и Церковью подтает. Они поймут, что чрез эту стену смогли пройти серьезные, настоящие, живые люди. Пройти и не замерзнуть. А, значит, и для себя не стоит зарекаться, что, мол, «церковь это только для старушек». До выводов из этого впечатления могут пройти годы и годы.
Но понимание того, что для того, чтобы быть православным, не обязательно эмигрировать в прошлое, появится уже сейчас. Оказывается, на языке современной молодежной культуры, можно говорить о том, что составляло святыни русского народа и тысячу лет тому назад. Не надо искусственной стилизации под сарафанчики, матрешки, лубки и. т. д. Можно быть человеком современного стиля жизни и при этом все равно быть человеком очень архаичной, традиционной религии.
Нужно искать какие-то общие ниточки — то, что интересно им и что интересно мне. Такие акции могут очеловечить наш образ в глазах подростков. Ведь мы для них — как инопланетяне, живущие в другой Вселенной. Когда они видят священника и музыканта рядом, для них тема Христа станет чем-то более живым, нежели просто тема творчества поэта такого-то. В таком соседстве я не к себе заставляю прислушиваться, а к тому же Шевчуку. Чтобы его же слушатели серьезнее отнеслись к тому, о чем он сейчас пел.
И такое сближение уже начинается — причем даже тогда, когда я просто рассказываю ребятам в школах об этом концерте.
Для меня во всем в этом важно то, что теперь у меня есть право об этом рассказывать. Ведь у любого миссионера должны быть какие-то заготовки на разные случаи жизни, в том числе и на самые клинические. То есть если я вхожу в аудиторию, пробую говорить по-человечески, но она в упор отказывается понимать, что такое трансцендентальная аперцепция, тогда, соответственно, я должен предложить им такой язык разговора и такую тему, которая была бы приемлема, спровоцировала бы на разговор, на диалог тех, кто изначально находится даже не на нуле, а в минусе, кто не желает меня слушать. Тогда я говорю о чем-нибудь из их мира, из их жизни. Вот поэтому для меня возможность рассказывать об этом рок-концерте важнее, чем сам рок-концерт.