Отягощенные злом. Разновидности зла
Шрифт:
Я ничего не ответил.
— Он бил ее, просто так, чтобы почувствовать… себя властелином. Это было важно для него. Он бил ее, чтобы она не забывала, кто он такой и на чем строятся их отношения. Он бил ее каждый раз, когда тайком приходил по ночам. Ему доставляло удовольствие слышать, как она кричит. Он бил ее, а она кричала. А я забиралась под кровать, потому что под кроватью было не так слышно то, что происходит в соседней комнате.
— Люнетта… твой отец давал маме деньги. Очень большие деньги, это были десятки и сотни миллионов. Каждый месяц, каждый год. Он давал ей деньги, чтобы она переводила их на тайные
В следующее мгновение я отшатнулся — песок ослепил меня.
— Да пошел ты!
Когда я кое-как проморгался, Люнетта бежала к дому, ее платье мелькало среди деревьев.
Догнал. Прижал к дереву и просто сказал — прости. А она вырывалась и кричала мне в лицо самые обидные и гадкие слова на смеси арабского, фарси, итальянского и русского. Потом просто начала рыдать…
А потом мы сидели на песке, и я наконец-то понял, каким был придурком и ослом. Я просто оставил ее одну в Тегеране… написал записку. Господи… какой я моральный урод — просто смотаться из страны и оставить записку… нормально, да? Лучше бы деньги на туалетном столике оставил, это было бы намного честнее. Она готовила сюрприз мне, ничего не говорила… ну а как скажешь, если у меня проблемы несколько другого характера, исчисляющиеся в убитых и раненых, в выявленных террористических ячейках и количестве оружия, которое удалось, мать твою, изъять. Нормальных врачей там тоже не было… точнее, они были, но она боялась к ним идти. Хотела сказать мне тогда, когда будет окончательно понятно. Хотела сделать сюрприз, но сюрприз сделал ей я.
И еще — знаете, что я понял? На том новогоднем балу ничего между ней и Николаем не было. Не было! Николай, каким бы мерзавцем он ни был в этом плане, просто не променял нашу дружбу на это. Не предал. Не рискнул предать.
Он пошел в наступление потом, когда я уехал из Тегерана и сделал это по своей воле, а не по его предложению. Из нашего разговора — последнего перед восемью годами молчания — он понял, что Люнетта мне не особо и дорога, если я оставляю ее в Тегеране. И только тогда, только когда я продемонстрировал свое равнодушие, он решился пойти в наступление и послал за ней самолет. Только тогда, когда я уже был в Швейцарии, он решил, что имеет право идти вперед.
Просто потому, что Люнетта ему понравилась на том балу. Да что там понравилась — поразила в самое сердце, а по-другому и быть не могло. Я удивился, если бы было по-другому. Только тогда, когда я своими поступками показал, что дорога свободна, он пошел вперед. Память о Крыме он не предал, не смог предать.
Я же послал несколько записок из Швейцарии, одну за другой. Потом увидел в Интернете репортаж из Санкт-Петербурга. И сделал свои выводы…
На двенадцать долгих, очень долгих лет.
А сейчас — мой наркотик — снова со мной. Я — конченый наркоман, доверять которому нельзя. Ни в чем, ни на минуту…
Люнетта сказала, что ей не нужны эти деньги, и
Господи… что я вообще несу…
Николай сделал шаг ко мне.
— Не подходи… — сказал я и сделал два шага назад.
Николай улыбнулся:
— Ты чего, братишка, мертвых боишься? Напрасно. Бойся не мертвых, бойся живых…
— Прости меня, брат, ладно? — сказал я.
— За что? Так даже лучше… я никогда не мог представить себя старым. Смешно, правда? Я даже…
— Я не про это… — Я показал в сторону дома.
— За что?! — удивился Николай. — Это я должен просить у тебя прощения. Она всегда была твоей, ты не думай. Это я любил ее, а не она меня. Я не знал, что сделать, чтобы она полюбила меня. И так и не узнал.
— Все равно прости.
— Да брось. Просто — будь повнимательнее. Я тебя здесь не жду…
— О чем ты?
— Да так. О жизни. О вратах милосердия, нам отверзаемых. Пора мне, брат.
— Попроси там… сам знаешь кого. За нас за всех. Хорошо?
— Попроси сам. Только честно, не лукавь. Он — услышит.
Потом Николай повернулся и пошел за деревья…
На втором этаже дворца, на мощенной итальянским мрамором террасе, что-то горело. Жидкий, почти прозрачный столб дыма стремился в небо…
Я выбежал на веранду, растоптал костер, поднял обугленный обрывок бумаги. Посмотрел… это было одно из тех моих посланий, которые я отправил из Швейцарии…
Люнетта стояла рядом.
— Послушай… — сказал я, — я ничего не хочу, кроме того, чтобы того, чтобы… Короче, я не знаю. Я знаю, что сделанного не воротишь и с нуля не начнешь… ерунда это все, с нуля не начнешь, просто обман самого себя. Просто у всех должна быть семья. И у тебя, и у меня, и у Сашки — у всех должна быть семья. Это нормально. Я не знаю, к кому за этим идти. А ты?
Люнетта помедлила. Потом ответила:
— И я… не знаю.
26 июня 2016 года
Бухара
Мы знаем, что мы от Бога и что весь мир лежит во зле.
(Евангелие от Иоанна).
Я… наверное, я не вправе давать кому бы то ни было советы, тем более в такой деликатной области, как семейные отношения. Для того чтобы их давать, надо самому что-то представлять собой, создать крепкую полноценную семью самому, вырастить детей и только потом учить других людей, как это делается.
У нас же все наоборот — по городам и весям разъезжают всякие гуру, психологи, авторитеты и учат, как жить. Послушать эти учения набираются полные залы.
Но я… я, наверное, кое-что вам все-таки скажу. Исправляйте свои ошибки. Не сидите сложа руки и не утешайте себя тем, что «сделанного не воротишь», — ерунда это все. Признайте свои ошибки, потом встаньте и начните делать что-то, чтобы исправить их. Со словами «сделанного не воротишь» можно встретить бессмысленную и очень безрадостную старость…