Отзвук
Шрифт:
— Нет…
— Олег называть меня Эльзик, — ни о чем не подозревая, с улыбкой продолжила Эльза.
— Эльза, — со значением повторила Мария.
— Это имя у всех народов встречается, — словно отгоняя наваждение, проговорила мать.
— И акцент у каждого народа свой, — глядя в тарелку, сказала Мария.
— А люди разные, — постарался смягчить ее намек я. — У одного народа двух одинаковых не найдешь. Даже в одной семье.
Мария, уже почти уверенная, что ее догадка верна, напомнила:
— Один народец мы хорошо изучили. Так хорошо, что на всю жизнь запомнили. Так, Серафимушка?
— Нет-нет, не надо об этом, — поспешно замахала рукой мать, — Не надо!
— О чем они? — дернула меня за рукав Эльза: — Я не понимаю.
Мария наклонилась через стол к Эльзе:
— У нас, кисочка, одна знакомая была. И не хотели, а пришлось каждый день с ней якшаться. Тоже звали Эльзой. Как появлялась — глаз не спускали с нее.
— Такая красивая была? — уточнила Эльза.
— Серафима, — усмехнулась Мария, — красивая она была?
— Не надо, Мария, — умоляюще попросила мать.
— Красивая, — подтвердила Мария. — И сумочки у нее были настолько красивые, что мы не могли от них взгляда оторвать…
— Я плохо понимать русский язык, — растерялась Эльза.
Я вскочил с места, в сердцах воскликнул:
— Мать, тащи же пироги!
— Да-да, пироги… — поспешила она на кухню и тут же вернулась с пирогами в руках. — Удались… — доверительно зашептала Эльзе: — Олежка их за обе щеки уплетает. И тебя научу их печь. Только называются они мудрено: цахараджин. Это значит, с листьями свеклы, начинка такая.
— Ца-ха-рад-жин… — произнесла Эльза с сильным акцентом.
— Ну вот, уже знаешь, — обрадовалась мать и уселась рядом с ней.
— Слух режет твой акцент, — жестко сказала Мария. — Откуда он у тебя?
— А Олег сразу угадал, — подколола меня Эльза. — У вас, говорит, в Латвии, только вверх смотрят? Я в воде его чуть не убивала, упала на него, — и рассмеялась.
— Латышка, выходит, — удовлетворенно произнесла, глядя на Марию, мать.
— Кто у вас в Латвии — мать, отец? — не спуская настороженного взгляда с девушки, спросила Мария.
Эльза опять засмеялась:
— Я не из Латвии. Это Олег так думал.
Мать нетерпеливо повернулась ко мне:
— Откуда она? — И не дождавшись ответа, почти закричала: — Мария, кто она? Почему смеется?
— Значит, кошечка не из Латвии? — спросила Мария.
— Почему вы меня называть кошечка, кисочка? — недовольно произнесла Эльза. — Я есть Эльза.
— Что Эльза, знаю, — медленно проговорила Мария. — И откуда, тоже догадываюсь.
В комнате воцарилась тишина. Мать, прижав ладони к груди, испуганно переводила взгляд с одного лица на другое.
— Что затеяли?! — испуганно спросила она.
— Скажи им, откуда ты, — не выдержав, толкнул я локтем Эльзу.
— Откуда? — эхом повторила мать. — Скажи, откуда?
— Мой отец живет в Мюнхен, — сказала Эльза и добавила: — Я не есть латышка. Я есть немка…
Глава одиннадцатая
Когда в аул из дальнего путешествия возвращается горец, его непременно расспрашивают, кого он встретил, с кем познакомился, что видел. Конечно, каждому любопытно и то, что он привез с собой, но об этом никто не обмолвится, ибо подобные вопросы считаются неуместными. «Прелесть путешествий, — обязательно подчеркнет старец-горец, — не в том, что ценное приобретешь для дома, а в новых знакомствах. А если удастся еще и подружиться с кем-то, то грех жаловаться на дорожные неудобства и страдания».
Но что по-настоящему заинтересует горцев, это рассказ путешественника о встрече на далекой чужбине с земляком. Тут уж вопросам не будет конца: как этот заблудившийся чувствует себя вдали от родины, прижился ли там или душа его мечется и человек места себе не находит? Пироги осетинские кто-нибудь ему готовит или он уже забыл их вкус? А язык, язык свой родной не забыл?
Когда после концерта к нам подошел невысокий, ладно скроенный, спортивного вида мужчина лет тридцати-тридцати пяти, похожий на итальянца и внешностью, и легким костюмом, и обратился ко мне по-осетински, тут меня было не удержать. Ведь по возвращении в Хохкау мне придется ответить не на один десяток вопросов.
Он был симпатичен, этот итальянский осетин, задумчиво и оценивающе смотревший на нас большими, черными, как графит, глазами, в которых то и дело вспыхивали озорные искорки. Простенькая одежда не могла ввести нас в заблуждение, его речь и спокойные, уверенные манеры, цепкий, умный взгляд выдавали в нем преуспевающего синьора из солидного делового мира, закаленного в разного рода переделках и знающего цену людям. Видя мою дотошность, он развел руками, усмехнулся:
— Если б я не видел тебя на сцене, сомневался бы, что ты танцор…
Свою колкость он произнес с улыбкой и, подняв пышные, отливающие синевой брови, с интересом ждал, как я отреагирую.
— А мы задаем вопросы не для того, чтоб завести, как это у вас принято, досье на человека, — дерзко ответил я ему, старшему по возрасту.
Он засмеялся, довольный, как мне показалось, моим ответом, и дружески подмигнул мне.
— Это везде делается, — добродушно заявил он. — Я весь мир объездил, знаю.
— Да Олег всегда такой дотошный, — заметил Алан. — Чтоб было, что записать в дневник гастролей…
— Правда? — спросил осетин. — Ты ведешь дневник?
— Какой там дневник! Он пошутил. Просто мне интересно узнать, почему вы оказались здесь, как вы живете, не тянет ли на родину. Наконец, как вас зовут…
— Антонио, — представился он и тут же поправил: — Азарбек я. Ну, а что касается родины, то родился я здесь, хотя и мечтаю увидеть страну предков. Не беспокойтесь, мои родители не из тех несчастных, что оказались на чужбине в войну. Еще в тринадцатом году они отправились на заработки, да так и застряли здесь. И я вам не враг. Вот на концерт приехал… — Он слегка замялся: — Боялся увидеть примитивное представление и не взял с собой друзей. А вы!.. — он потряс кулаком, ну точь-в-точь, как это делают в Хохкау, — и откуда у него этот жест, если родился он в Италии и детство здесь провел?! — Молодцы! Теперь на ваш очередной концерт приеду с матерью, с женой, детьми и кучей друзей.