Отзвук
Шрифт:
Но мать смотрела на нее серьезно.
— Как же ты в гражданке сможешь?
— Это ты в корень, Серафимушка, — посерьезнела и Мария. — Мне вне армии нельзя, она мне силу дает. И одиноким себя не чувствуешь, всегда кто-то рядом. И знаешь, кто за спиной, чей сон охраняешь…
— Почему же ты ушла, Мария?
Мария подошла к окну, помолчала.
— Знаешь, армию укрепляют не только тем, что служат в ней, но и тем, что освобождают ее от тех, кто ослабел да отстал.
В ее голосе звучала горечь, и я возмутился:
— Это вы-то,
— Знания у меня не те. Комиссия недавно проверяла, как мы работаем с призывниками. Одному военруку член комиссии задал вопрос: «А как вы ходите в атаку под зонтом?» Бывший фронтовик аж побагровел: я, говорит, ходил в атаку и в дождь, и в ливень, и в снег, ходил без шинели, в рваных сапогах, но никогда не пользовался зонтом! И невдомек было бедняге, что это термин такой теперь в военном лексиконе появился: под зонтом, значит, после ядерного удара, — Мария причмокнула губами: — Не хочу попасть в такую ситуацию. — Скользнув взглядом по посуде, она сочувственно спросила: — Плохо?
— Наплыло, — призналась мать.
Мария понимающе кивнула:
— И горами не заслониться… Да и то сказать, куда от себя убежишь? Часто настигает?
— Нет! — мать испуганно покосилась в мою сторону. — В этом году первый раз.
— Ладно. Забыли, — заявил я и привычно взялся выносить посуду на кухню, выливая воду в раковину. — Но сегодня, пожалуй, я не приведу ее.
Мать испуганно встрепенулась:
— Нет! Тесто уже подошло. Пироги испеку, — и попросила, глядя мне в глаза: — Сегодня. Пожалуйста.
— Откладываются смотрины, — жестко возразил я.
— Я уже-все… Видишь? — бросилась она ко мне: — Кофточку сменю — и готова!
Мария, провожая взглядом меня, несшего наполненные водой стаканы в ванную, укоризненно покачала головой:
— Женихаешься, а смекалки никакой. Притащи ведро да слей всю воду.
Я уважительно посмотрел на нее. И как это я никогда не догадался о существовании такого простого способа?
Я услышал, как мать торопливо прошептала Марии:
— Скажи, чтоб привел ее.
— Ты — мать, а я говори? — возразила она, но, сжалившись над ней, спросила меня: — Во сколько будете?
— Не придем мы, — глухо сказал я.
— Не подведу, сынок, все будет чин чином, — заверила мать.
Мария погрозила мне пальцем:
— Ее репетируй, нас не надо. Какие есть, такими пусть и принимает.
Я уловил в ее словах укор и спросил:
— Не то я задумал, да, тетя Маша?
Мария неторопливо закурила.
— Посмотрю на нее, тогда и оценю, ладное задумал или худое, — и обернулась к матери: — Говори, чем помочь.
Мать несмело спросила:
— Придете?
— Не трясись, — прервала ее Мария. — Приведет. Ты посмотри на него, ему ж похвастать невтерпеж!
— А что? У меня вкус — во! Долго выбирал, зато теперь все ребята завидуют.
— Иди-иди, — отняв ведро, подтолкнула меня в спину Мария. — Кто завидует, тот и отбить может.
— Не
Уходя, я весело насвистывал. Но знали бы они, как скребли на душе у меня кошки. Проходя мимо окна, я услышал, как Мария, затягиваясь сигаретой, напрямик, сурово заявила:
— Кто столько пережил, сколько мы с тобой, не должен создавать семью. Боком выходит.
Мать стукнула ладонью по столу:
— Хочу, чтоб у меня, как у людей, было! И дом, и семья, и малыши чтоб бегали! Внучат хочу! — слышно было, как на стол плюхнулось тесто.
— Блажь, — нравоучительно протянула Мария. — У нас не может быть, как у всех. Олег видит твои муки. Жалеет, страдает. И стыдится. Да, стыдится!
— Врешь ты, Машка, — вдруг спокойно заявила мать. — И тебе хочется иметь при себе кровного, родного. Не забыла, как ты убивалась по Сережке.
Мария ненадолго умолкла, потом призналась:
— По Сережке и сейчас стону. Бывает, и реву. Все кажется, — живой он! Наяву — нет, а во сне плачу. Сорок пятый год пошел бы ему, а мне он является таким же крошкой. Уж сколько раз кляла себя, зарекалась, что притихну, свыкнусь с мыслью, что не видеть мне больше Сережки. А час пройдет, и опять…
Я медленно брел по тропинке, ведущей к нашей скале, и мучительно прикидывал: приводить Эльзу в дом или нет?
Взвешивая доводы за и против, я терялся, хорошо понимая: болезнь моей матери станет большим испытанием для девушки. Возможно, Эльза пожалеет ее, но ведь от этого никому не будет легче. Или еще хуже, — станет избегать ее, что свойственно большинству людей, когда на их пути встречается человек со странностями, и понять это можно. Или возненавидит ее. Я ни в чем не смогу упрекнуть Эльзу, но страдать буду…
Когда я уже окончательно решил, что не следует приводить Эльзу домой, взбунтовались мои чувства. Ведь я так хотел дать Эльзе понять, что она значит для меня. Не терпелось увидеть блеск в ее глазах в тот миг, когда она поймет это и ответит улыбкой, в которой будут и благодарность, и торжество, и ласка, и обещание неземного счастья…
…Приблизившись к дому, Эльза, охотно согласившаяся идти в гости, хотя я и не сказал, к кому, вдруг замедлила шаг и растерянно глянула на меня.
— Входи, чего ты? — подтолкнул я ее к входу, а у самого сердце чуть не выскочило, и, не желая выдавать себя, я рывком открыл дверь, бодро воскликнул: — Гостей здесь встречают?
В комнате никого не было.
— Куда ты меня привел? — прошептала Эльза.
— Пока тайна…
— Я прошу тебя…
— Не догадываешься или делаешь вид?
— Почему ты так волнуешься? Ничего не понимаю…
Я смущенно отвернулся, тихо признался:
— Я привел тебя познакомить с… мамой.
Эльза вздрогнула, быстро-быстро заморгала, но справилась с волнением, попробовала даже пошутить:
— О-о! Это большое сдвижение в наших дипломатических отношениях. Твоя идея или мамы?