Овечка в волчьей шкуре
Шрифт:
— Вы Шульгина Анна Ивановна?
— В течение года; я называла себя этим именем, — хмыкнула я.
— То есть вы не уверены, что это ваше имя?
— Я ни в чем не уверена. Особенно после того, как узнала, что умерла в возрасте восьми лет. Для покойницы со стажем я неплохо сохранилась. Как вы считаете?
— Я рад, что чувство юмора вас не покинуло. — Он улыбнулся, беспокойство в его глазах исчезло, осталось только внимание. — И все же я бы хотел поговорить подробнее…
— О моем имени?
— Да.
— Это сложно. Полгода я называла себя Анной и была твердо уверена, что Анна Ивановна
— Теперь вы думаете иначе?
— У них были дети?
— Дочь.
— Та, что умерла от лейкемии?
— Да.
— Так что же я должна думать?
— Анна Ивановна, расскажите мне, пожалуйста, вашу историю, — очень спокойно попросил он.
— А вы поверите? — Мой вопрос как будто застал его врасплох, с каждой минутой он нравился мне все больше и больше. Я была почти уверена: он тот самый человек, что так необходим мне.
— Я вам уже верю, — ответил он, глядя мне в глаза, и в тот миг говорил правду, а я, в свою очередь спросила:
— Почему?
Какое-то время мы молчали, чьи-то шаги раздались из коридора, нарушая тишину, Вадим Николаевич вздохнул и наконец сказал:
— Тут вот что… Осипенко Иван Иванович в семнадцать лет был осужден на два года лишения свободы. Потом судимость с него сняли…
— И что? — Сердце вдруг забилось в ожидании чего-то очень для меня важного.
— Отпечатки пальцев обнаруженного в квартире мужчины и опознанного соседями как Осипенко Иван Иванович не соответствуют отпечаткам пальцев тридцатилетней давности.
— А женщина?
— Вы имеете в виду вашу мать?
— Она не была моей матерью. По-моему, у меня вовсе не было матери, то есть я лишилась её очень рано. С ней ничего не связано…
— Выходит, вы что-то помните?
— Нет. Просто иногда я знаю. У меня не было матери, а мой отец убит. Я это точно знаю. Мне кажется, я все вспомню, если увижу лицо того парня…
— Какого парня? — Он опять забеспокоился, и было отчего: изъясняюсь я как сумасшедшая. Это никуда не годится. Я вздохнула.
— У меня был паспорт, я его видела. Где-то когда-то его получили для меня. Вам удалось что-нибудь узнать?
— Конечно. — Он усмехнулся, почувствовав себя увереннее, потому что я вновь заговорила о вещах, ему понятных. — Паспорт получен взамен утерянного на основании свидетельства о рождении, родилась в Екатеринбурге, родители Осипенко… и так далее. Год назад вы вступили в брак с гражданином Шульгиным Андреем Ильичом, об этом есть соответствующая запись в отделе регистрации браков.
— Здесь, в Екатеринбурге?
— Нет. Вы расписались с вашим мужем в маленьком районном городке в Белоруссии.
— Почему в Белоруссии?
— Странный вопрос, — пожал он плечами. — Вы что, никогда не видели свое свидетельство о браке?
— Нет. Оно исчезло вместе с другими документами во время переезда, а новое Андрей выправить не успел…
— А свое свидетельство о рождении вы видели?
— Нет. Паспорт выправлял Андрей, я плохо себя чувствовала после аварии.
— Занятно, правда?
— Еще как, — усмехнулась я. — Особенно после того, как меня несколько раз пытались убить. Я расскажу вам все, что знаю. Очень может
— За этим я и пришел, — вздохнул он.
Второй раз мы увиделись через несколько дней. Врач, удивленный нашим долгим разговором (почти уверена — он подслушивал), пытался со мной побеседовать, но успехом эта попытка не увенчалась. Записав меня в сложные пациенты, он скорее всего махнул на меня рукой… хотя, может и нет, и все, что происходило тогда, было тщательно спланированной операцией. Главное, что меня оставили в покое. Никаких уколов, никаких таблеток. Зато дали чаю с лимоном.
Ночью я изнывала от бессонницы, таращилась в потолок, на котором лежала тень от оконной рамы, и пыталась понять или вспомнить… То, что я, умерев в восемь лет, неожиданно воскресла, очень меня интересовало. Что произошло с настоящими супругами Осипенко и кто их заменил? Дублеры исправно играли моих родителей, а когда я поняла, кто передо мной, их убрали: ведь ниточка потянется от них к другим людям. Это всегда опасно, оттого от них торопливо избавились, а также ото всех бумаг. Моя предполагаемая мать, поговорив со мной по телефону, кому-то позвонила, и этот кто-то не замедлил явиться (и не один, там, в подвале, было трое). «Родители» пытались задержать меня в доме, ожидая подмоги, не предполагая, что в любом случае, сбегу я или им удастся сдать меня с рук на руки, их самих ожидает смерть. Это соображение особых эмоций не вызвало, в глубине души я вроде бы даже согласилась, что ТЕ правы, раз смерть двух пожилых людей диктовалась соображениями чьей-то безопасности.
Закрывая дверь своим телом, женщина сказала что-то о моем безумии, я убиваю, а потом забываю об этом (от такой мысли я поежилась, хотя и знала: я никого не убивала). Она хотела, чтобы я поверила в свою болезнь, обещала помочь… любопытно. Я убиваю и ничего не помню… выходит, ТЕМ известно о колоссальном провале в моей памяти? Конечно, известно, а почему нет? Но если я ничего не помню (а я действительно не помню) и они об этом знают, зачем им за мной охотиться? Какой в этом прок, ведь я не опасна?
Вряд ли я смогу ответить на этот вопрос, как не могу ответить на многие вопросы. В комнату медленно вползал рассвет, а я уснула и вновь увидела сон. Я сижу (кресло, стул, сзади окно) и жду своего убийцу. В руках пистолет с двумя патронами. Я могу убить его, человека с лицом, точно в тумане, но он не один, и тогда они схватят меня, а мне нельзя… Вот это «нельзя» заставило меня поднять пистолет… Я испуганно вздрагиваю и просыпаюсь. Еще очень рано, в коридорах тишина, я уговариваю себя, что это только ночной кошмар, и вновь засыпаю. Теперь я вижу дом, просторный холл, лестница на второй этаж, Я бегу по ней вверх, сцепив зубы, чтобы не заорать от ужаса, потому что знаю, что увижу там, наверху. Он лежит возле кресла, лицом вниз, я делаю последний шаг, вцепившись в его плечо, переворачиваю… Сердце замирает, вот сейчас я увижу лицо моего отца и все вспомню. Но лица нет, я отступаю, кричу и просыпаюсь.