Овечка в волчьей шкуре
Шрифт:
— Да. — Это становилось забавным.
— Так. Один из братьев вовсе не похож на своего двойника. У вас есть его фото после операции?
— Нет. Могу предложить фантастическую идею: твой муж Андрей Арсеньев.
— Действительно фантастическая. У человека по имени Стас лицо моего мужа. Либо ваши сведения о честном парне Андрее Арсеньеве ни к черту не годятся, либо во время поисков своего ненавистного брата он успел сделаться редкой сволочью.
— Есть другой вариант. Странник вновь стал похож на Андрея.
— Ты это серьезно? —
— Конечно. Ты ведь сама сказала: по существу, оба сумасшедшие. Не забывай, они близнецы, что-то их связывает покрепче кровных уз. Вновь стать точной копией Андрея — весьма изощренный способ отомстить.
— И как он это мог проделать?
— А черт его знает. В конце концов, они могли встречаться. — Вадим пожал плечами, помолчал немного и заговорил вновь:
— Теперь кое-что о тебе. Год назад в одном из госпиталей на Кавказе появилась женщина с ранением в голову.
— Я?
— Очень возможно. Документы отсутствовали. Через месяц у неё нашлись родственники, её забрали из госпиталя и вскоре она под именем Кориной Анны Ивановны оказалась в Ставрополе, опять-таки в больнице. Дальше больницы сменяют друг друга и фамилии тоже. Из реабилитационного центра в Тихонове тебя выписали уже как Шульгину.
— Дом с колоннами? Большой парк?
— Да. Это всего в пятидесяти километрах от нашего города.
— Что ж… Андрей Шульгин и братья Арсеньевы находились в училище в одно и то же время. Шульгин внезапно исчезает в Белоруссии, а я становлюсь его женой. Значит, где-то пути Шульгина вновь пересеклись с одним из братьев, и тот решил, что бывший сокурсник неплохое прикрытие… Если исходить из того, что Андрей честный человек, значит, мой муж — Странник.
— И что теперь? — очень серьезно спросил Вадим.
— В каком смысле? — удивилась я. Он закинул ногу на ногу, глядя на меня весьма сердито, а потом усмехнулся.
— Я понимаю твое желание тянуть время, но проделывать это до бесконечности невозможно. У моего начальства уже истощилось терпение. Ты живешь здесь достаточно долго, с тобой возятся как с малым ребенком, и тебе уже давно пора вспомнить, если ты, конечно, не хочешь оказаться в тюрьме с перспективой пожизненного заключения.
— Думаю, до этого не дойдет, — почесав переносицу, заметила я. — Думаю, я скончаюсь тут же от сердечного приступа.
— Да? — Он попытался, чтобы «да» прозвучало иронично, но вышло раздраженно.
— Да. — Я кивнула. — Видишь ли, пожизненный срок или любой другой, решает суд. Очень сомневаюсь, что кто-то, например ты, всерьез желает, чтобы я предстала перед судом.
— И после этого ты хочешь убедить меня в том, что ничего не помнишь? — Он поднялся с кресла и, перегнувшись через стол, заглянул мне в глаза.
— Память — странная штука, — пожала я плечами. — Иногда воспоминания приходят в самый неожиданный момент.
— Это что, угроза? — засмеялся Вадим, и я в ответ тоже засмеялась.
— Ты в самом деле думаешь, что я могу
После этого разговора наши отношения заметно ухудшились. Теперь целыми днями я сидела в комнате в полном одиночестве, Вадим заходил на несколько минут, обычно утром, с вопросом: «Как ты себя чувствуешь?» Охраны в доме прибавилось, пищу мне теперь приносил охранник, а дверь запиралась на ключ. Впрочем, эти предосторожности носили скорее демонстрационный характер, вряд ли кто-то всерьез верил, что я смогу покинуть дом, я-то уж точно не верила.
Прошло три дня. Утром Вадим вошел без стука и с порога сказал:
— У тебя максимум неделя.
— На то, чтобы вспомнить? — хмыкнула я.
— Именно. Лучше тебе поторопиться и не испытывать чужое терпение.
Я попросила книг, мне отказали, телевизор отсутствовал, и выходило, что моя комната — та же камера-одиночка, правда, с прекрасным видом из окна, а это дорогого стоит. Видом я и наслаждалась, сидя в кресле и размышляя. Может, они считали, что одиночество и безделье для меня наказание, а вот я особых неудобств не испытывала, мне было над чем подумать.
Неделя прошла, Вадим не появлялся, и все словно забыли об ультиматуме. В тот вечер я легла поздно, а заснула почти сразу же, и мне вновь приснился сон: лестница, комната наверху, но в этот раз я смогла как следует разглядеть холл и резные перила. Я видела мельчайшие детали, испытывая странное удовлетворение, как будто это было очень важно для меня. Поднялась по лестнице, вошла в комнату, огляделась, не включая света, и вздрогнула… Кто-то положил руку мне на плечо. Я проснулась и тут же зажмурилась, мне светили фонариком в лицо.
— Вставай, — сказал Вадим.
— А что за нужда в фонаре? — удивилась я. — У нас что, свет выключили?
— У тебя три минуты на то, чтобы одеться.
Я оделась быстрее, трое вооруженных мужчин, не считая Вадима, бдительно следили за этой процедурой. Затем на меня надели наручники.
— Не хочешь объяснить, что происходит? — все-таки задала я вопрос.
— Я просил не испытывать чужое терпение, но ты не вняла совету.
— И что теперь?
— Скоро узнаешь.
Возле дома нас ждал микроавтобус, шторы на окнах опущены, охрана расположилась по обеим сторонам от меня, Вадим сел напротив. Очень может быть, что меня пристрелят в каком-нибудь безлюдном месте, но если честно, я в это не верила.
Тяжелые ворота раздвинулись, и микроавтобус выехал на асфальтированную дорогу, в лобовое стекло я видела, как свет фар рассекает темноту ночи. Вадим наблюдал за мной из-под полуопущенных ресниц, симулируя легкую дрему, меня это позабавило, и, решив не оставаться в долгу, я устроилась поудобнее, закрыла глаза и в самом деле вскоре уснула.
Машина резко затормозила, а я, открыв глаза, сонно посмотрела вокруг. По-прежнему было темно, ехали мы полчаса, не больше, а где находимся в настоящий момент, не разглядеть.