Овернский клирик
Шрифт:
– Я попытаюсь объяснить, – проговорил я вслух. – Если надо, буду требовать встречи с Его Святейшеством. Должен же кто-то понять!
Отец Джауфре кивнул, но без особой уверенности. Он-то понимал – и то, какая опасность грозит Церкви, и то, как трудно ее предотвратить.
– Пойду, – я встал и устало расправил плечи. – Интересно, что нужно этому посланцу?
Отец приор развел руками, и мы молча вышли в темный и пустой в этот час коридор. Почему-то вспомнилось подземелье, ровные гладкие своды, долгий ряд ниш…
Возле двери, за которой ждал
В келье ярко горели свечи. Первое, что я заметил, – богатый алый плащ, небрежно брошенный на ложе. Значит, это не клирик.
У окна стоял высокий седой старик в расшитом серебром камзоле. Услыхав, что дверь открылась, он медленно обернулся. На меня смотрело морщинистое, дочерна загорелое лицо. Под седыми бровями блестели молодые живые глаза.
– Вы хотели видеть меня, мессир?
Он отшатнулся, рука дернулась, словно посланец грозного кардинала увидел призрак. Резкий тяжелый вздох:
– Нет! Я хотел видеть не вас…
Оставалось удивиться.
– Я – брат Гильом из Сен-Дени. Вы хотели…
– Да на кой черт мне какой-то там брат Гильом! – голос, привыкший командовать сотнями латников, загремел, заполнил всю келью. – Андре! Андре де Ту! Это что – ты?
Я почувствовал, что ноги подкашиваются. Не помня себя, опустился на табурет. Горло перехватило.
– Нет… Это не я, Лодовико. Это уже не я…
– Ах ты дьяволеныш! – Лодовико Карачиолли одним прыжком оказался рядом. Я почувствовал, как меня хватают, трясут, угощают тумаками. О, мои бедные кости! В конце концов я двинул его в грудь, и Лодовико рухнул на ложе.
– Ха! – загорелое лицо усмехнулось. – Теперь узнаю! Ну чего, малявка, не ожидал?
«Малявкой» я был в свой первый год в Палестине. Мне только что исполнилось семнадцать, а Карачиолли – Грозе Сарацинов – целых двадцать пять.
– Не ожидал! – честно признался я. – Думал, какой-то смиренный брат…
– Еще чего!
Лодовико пружинисто вскочил, загорелая морщинистая рука обхватила мою шею:
– А я ехал, ехал и все думал, какой ты сейчас… Господи, Андре, двадцать лет!.. Нет, больше!
– Больше, – вздохнул я. – Больше, дружище.
Мы долго сидели, болтая о какой-то ерунде, затем оба сообразили, что плачем, и принялись укорять друг друга в старческом слабоумии. Наконец Лодовико извлек на свет Божий внушительного вида кувшин, уверяя, что это самое лучшее вино, которое он смог найти в Тулузе. Времени на это у него было мало, но Карачиолли всегда отличался замечательным нюхом на все грешное.
Тягучий красный напиток ударил в голову, и Лодовико начал рассказывать, что узнал от Орсини («этого наглого прыща»), что я буду в Тулузе, и решил ехать туда сам («а то спрячешься в келье, с собаками тебя искать, что ли?»). И вообще грех все эти годы не подавать о себе вестей («ну, совсем ты стал Божьей дудкой, Андре!»).
Я кивал, соглашаясь. Спорить не хотелось, хотя краешком сознания я понимал, что «наглый прыщ» направил Карачиолли в Тулузу не зря, и главное еще не сказано. Но как не хотелось об этом думать!
– Ну, каким ты стал! – как следует разглядев меня (для чего потребовалось долго вертеть мою скромную персону перед свечами), вздохнул наконец Лодовико. – Серый, худой, скучный!
– Сам хорош, – отозвался я. – Белый как лунь! Седой Карачиолли!
– Точно. Седой. Меня так и зовут теперь – Белый Рыцарь.
– Как?!
Я вдруг почувствовал, что холодею. «Я пришлю к тебе Белого Рыцаря…» «Белого Рыцаря…» «Белого…».
– Ну, я же белые доспехи ношу, – принялся пояснять Лодовико. – И башка белая. Как в детских сказках – Белый Рыцарь.
Я кивнул, пытаясь успокоиться. Совпадение! Просто совпадение! Или это во сне я подумал о Лодовико, о его седой бестолковой башке…
– Кстати, чего вы с Орсини не поделили? Он тебя, кажется, готов без соли проглотить.
– А? – очнулся я. – Мы с ним Дьявола не поделили.
Я с удовольствием понаблюдал за растерянной физиономией Карачиолли, затем попробовал пояснить:
– Понимаешь, я считаю, что Врага не следует бояться. А он паникует. Представляешь, мы идем в атаку, а он на полдороге готов повернуть назад и начать рубить собственный обоз!
Лодовико долго чесал затылок, затем обозвал Его Преосвященство не самым пристойным образом и, наконец, махнул загорелой ладонью:
– Пес с ним, с Орсини! Главное, я его уломал.
– Ты? Уломал?
О простодушный Лодовико! Во что же втравил он тебя, а заодно и меня?
– Это все из-за проклятой сарацинской собаки – Имадеддина. Не забыл еще?
– Нет… – еле выговорил я. В висках вновь застучало – «Белый Рыцарь»… «Белый Рыцарь»…
Я с трудом понимал, что рассказывает Лодовико. Словно я был не здесь, не в тихой келье обители Святого Креста за Стенами. Серый песок, пустой брошенный лагерь, темные всадники на горизонте… Наконец я заставил себя очнуться. О чем это говорит Карачиолли? Ах да, скоро Крестовый Поход. Собака Имадеддин («какая же он собака, Андре!») сообразил, что ему могут отрубить хвост, и начал переговоры о мире. Иерусалим тоже не прочь помириться с Мосулом, но…
– Он, собака, никому не верит! Говорит, что мы все клятвопреступники и лжецы. Представляешь? Встретились мы с ним, сидит – жирный, морда – хоть крыс бей…
– Имадеддин?!
Я вспомнил худого мальчишку в золоченых латах, наглую усмешку на красивом, почти женском, лице. Жирный? Морда?
– Ах да! – сообразил Лодовико. – Ты же его столько лет не видел! Он теперь как боров. Хуже! Как слон!
Как слон? Не хотелось верить. Во что же мы все превратились?..
– Так вот. Говорит мне эта собака – подпишу, если будет представитель от Святейшего Престола. И не кто-нибудь, а святой человек Андре де Ту, который теперь в славной обители Сен-Дени. Все знает, собака! Всем, говорит, не верю, а ему поверю. Пускай Папа ему полномочия даст, с ним и подпишу. Понял?