Овертайм
Шрифт:
Ребята стали съезжаться. Первые трое суток они из больницы не выходили, там и ночевали.
ЛАДА: Утром у них по расписанию последняя командная встреча — в гольф «Детройт» играет. Слава с Володей вечером сидят, подшучивают над собой: завтра на гольф пойдем, как белые люди, как аристократы. А сами по-настоящему играть не умеют. Есть в команде ребята — настоящие гольфисты, которые серьезно к этой игре относятся, Саша Могильный так увлекся гольфом, что на поле все свободное время пропадает. Только закончит играть в хоккей, сразу начинается сезон гольфа. Слава хохмит: в гольф играть не буду, зато биркаром науправляюсь вволю (это машинки, которые пиво на поле развозят). К полудню муж уехал, а я собирала вещи — мы снимали дом до пятнадцатого июня, а уже тринадцатое! Билеты на Гавайи на послезавтра, мы договаривались об отпуске месяца за два, нас собралось ехать три семьи, трое детей, няня. Надо было снять несколько номеров и все в одной гостинице, причем в разгар сезона. Но все получилось — номера зарезервировали, билеты взяли. Кубок Стэнли выиграли — все прекрасно.
До девяти вечера я паковалась. У Настеньки на следующий день еще и пэйджент — конкурс красоты «Мисс Мичиган принцесс». Его трудно назвать конкурсом красоты в прямом смысле, там больше смотрят, как ребенок двигается, танцует, поет, декламирует. Конкурс проходил два дня. После него на следующий день мы должны были вылетать.
Слава мне позвонил часов в семь, сказал, что через час возвращается. Мне помогала соседка, у нас соседи необыкновенные люди, Брюс и Линн. Настенька, как только из школы приезжает, первым делом к Линн в дверь стучит, чтобы поиграть с их собакой Никки.
Потом звонок, я поднимаю трубку, слышу женский голос: «Здравствуйте, нам необходимо поговорить с госпожой Фетисовой». — «Да, я слушаю». — «Вам звонят из «Бомонт госпитал». А я не знала, что есть такой Бомонт, услышала только — госпиталь. «Ваш муж попал в аварию.
Подъезжаем к госпиталю, а там уже телевизионщики. Я поставила машину у входа, Брюс и Линн вышли и меня как бы прикрыли. Корреспонденты сразу к ним: «Чья жена приехала?», «Что вы знаете об аварии?». «Кто был в машине?» А я в этот момент проскочила и побежала в реанимацию. Там уже мистер Илич в слезах, обнял меня. Я спрашиваю: «Что случилось?» Он говорит, что Слава в удовлетворительном состоянии, у Володи тяжелая травма, а у Сережи очень тяжелая, мало шансов выжить. Потом врача позвали, он начал объяснять, что за травмы. Линн и Брюс уже рядом со мной стояли. Еще по дороге в госпиталь я позвонила Лори и Крису, и они тут же примчались. Пока я с врачом разговаривала, начали приезжать ребята из команды. Им сразу выделили большую комнату, потому что собрались все. Стиви позвонили в машину (он ехал домой), точно так же и остальные ребята узнали о случившемся. Появилась Ира с подругой Ланой, той, что была во время парада у них в машине. Потом Лену, жену Сережи Мнацаканова, привезли. Ужас какой-то! Все ребята плакали, некоторые навзрыд, стену кулаками били. Они сидели все вместе и не выходили из госпиталя трое суток. Клуб прислал людей, привезли автомат для горячего кофе, бутерброды, фрукты, три телефона тут же включили. Секьюрити в коридорах было полно. Пустили слух, что за фотографию Константинова в палате платят чуть ли не 25 тысяч долларов.
В госпиталь несли цветы, у Славы в палате полно мишек, он же, как его называют болельщики, «Папа-Медведь». Пришлось Стиву Айзерману выступить, поблагодарить всех за поддержку, но попросить не присылать ничего в госпиталь, там не успевают принимать посылки, а в реанимацию нельзя ставить цветы. Они и так делали исключение, ставили букеты около дежурных. Стиви попросил все адресовать в клуб.
А около дерева, в которое врезался лимузин, сидели люди, они оставались там, наверное, неделю. Некоторые там ночевали, им привозили еду. Они украсили дерево гирляндами, флажками, записками с молитвами. В конце концов полиция наложила запрет на эту акцию, потому что там произошли два или три автомобильных столкновения, не очень, правда, серьезных. Позже нам сказали, что, когда в Детройте в июле прошел ураган, дерево это он убил, вырвал с корнями. Нет его теперь.
Люди спали и возле госпиталя в палатках. Мы проезжали, останавливались, спасибо им говорили за поддержку. У Володи, Сережи, Славы все стены в палатах были в открытках с пожеланиями скорейшего выздоровления. А около кроватей висели иконки и крестики. Когда шли передачи новостей или музыкальных программ, в перерывах на рекламу обязательно говорили: «Давайте помолимся за выздоровление ребят» — и включали песню «Мы — чемпионы». И около госпиталя люди стояли со свечками, молились и пели «Мы — чемпионы». А потом на главной площади собрался чуть ли не весь город, и взрослые, и дети, — все молились за попавших в аварию ребят.
Я уже говорил, что Ларри Мерфи приехал из Торонто всего на день на банкет, и путь до ресторана у него занял четыре часа. Потом Ларри уехал обратно домой (еще четыре часа). Но как только он узнал об аварии, в ту же ночь опять сидел за рулем четыре часа, чтобы попасть в госпиталь. Ребята первые три-четыре дня находились рядом, со своими женами, многие должны были отправиться на отдых, но перенесли отъезд на другие дни.
Нас троих в реанимационном отделении положили в три соседние палаты. Я не мог избавиться от мыслей: за что? почему? зачем? Тяжело, невозможно найти ответы на эти вопросы. Я старался шутить, насколько это у меня получалось. А перед глазами стояла картинка: лимузин пересекает линию за линией и влетает на полной скорости в дерево без всякой попытки затормозить.
Мне повезло: я сидел с задранными ногами, и удар пришелся на бедро и грудь. А ребята полетели головами вперед, в перегородку, меня же сперва закрутило и уже потом я на них упал. Жуткая картина! У Лады на нервной почве аппендицит открылся, еще бы пара часов, и случился бы перитонит, в конце концов она оказалась тоже в соседней палате.
Прессу в госпиталь не пускали, но кто-то из русских позвонил Ладе на второй день: «Вы не могли бы меня провести в палату, чтобы я сделал фотографии Константинова и Фетисова?» Одни люди переживают трагедию, другие хотят на ней заработать… Через день после аварии, при огромном собрании журналистов к ним вышел Стив Айзерман и попросил, чтобы они не старались заходить слишком далеко. И пресса была терпелива, не выдумывала сенсации. А сколько людей предлагали свою помощь, сосчитать невозможно.
ЛАДА: Никто не думал о том, что ребята могут погибнуть. Никто такой мысли не допускал. Мы ждали только одного — чтобы они открыли глаза, вышли из комы. Самое страшное ожидание… Врачи нас предупреждали: «Не проводите здесь ночи напролет, себя пожалейте, ваша помощь и поддержка потребуются через некоторое время, когда они придут в себя, тогда вам понадобится много сил». Но ребята ездили круглосуточно, и ждали, ждали, ждали…
На следующий день после аварии Сережа Немчинов с женой прилетели из Нью-Йорка. Утром мне мама говорит, что ночью звонил Сережа, сказал, что вылетит первым же рейсом. Звонил он в полвторого, когда узнал об аварии, придя домой после благотворительного ужина. Включил телевизор и увидел. Они с Леной уже в восемь утра были у нас и сразу поехали к ребятам в больницу. Сережа около Славы посидел. Смотрю, у него слезы в глазах стоят. Я спрашиваю: «Сережа, хочешь к Володе зайти? Он здесь, в соседней палате, и Сережа Мнацаканов тоже рядом со Славой лежит». — «Да, конечно». Заходим к Константинову. Немчинов увидел, в каком состоянии Вова, и уже сдержать себя не смог, зарыдал. Я вышла из палаты, позвала Лену к нему, неудобно же мужику плакать при мне, а он Константинова гладит по руке: «Володька, Володька…»
Сережа с Леной предложили ребенка забрать к себе в Нью-Йорк. Мы потом, когда я уже из больницы вышла, Настю к ним отправили. Немчиновы со своими детьми уезжали в отпуск и нашу с собой взяли. Незнакомые люди присылали письма, надувные шары, плюшевых мишек, корзины с фруктами. Менеджер ресторана «Биг дэдис», где Слава с Володей часто обедали, сказал мне и Ире: «Не тратьте время, не готовьте ничего, только звоните, говорите, что вам надо, мы все сделаем, все привезем». Соседи приходили, предлагали помощь. Надо вещи вывозить, дом уже другим людям сдан, хорошо будущие жильцы пошли навстречу, сказали: «Не волнуйтесь, Лори нам позвонила, все объяснила. Сколько надо, столько и живите, мы подождем…»
А на четвертый день, после того как ребята попали в аварию, и я оказалась на больничной койке. У меня внутри все эти дни ныло и ныло. Я в госпитале с девочками вышла подышать воздухом, пока Слава задремал. Сидим на скамеечке, я жалуюсь Ире и Лане: «Живот болит ужасно, есть ничего не могу». Вернулась обратно в палату к мужу, но понимаю, что терпеть боль уже нет сил. Медсестер прошу: «Пожалуйста, дайте какое-нибудь лекарство. У меня сильно болит желудок». — «Извините, мы не имеем права». Медсестры в госпитале не должны выдавать без рецепта и назначения врача никаких лекарств. Приходит Славин врач, смотрит на меня: «А ты как себя чувствуешь?» — «Если честно, то плохо. А почему вы спрашиваете?» — «У тебя глаза больные». Я пожаловалась на боль, меня тут же на кресло-каталку, повезли проверять. Хорошо хоть Лори со мной рядышком, я же половину медицинских терминов не понимаю, а она мне все медленно объясняет, пытаясь переводить медицинский на нормальный язык. Врач ко мне пришел — максимум двадцать семь лет. Я лежу, на него смотрю, пытаюсь шутить: «А вам лет-то сколько, молодой человек? Вы что, врач? Смотрите, не «запорите» меня, на мне травмированный муж и маленький ребенок».
Кто-то меня за плечо трогает. Открываю глаза — я уже лежу в палате, стоит Робинс надо мной и говорит, что нужно срочно делать операцию. «Я надеюсь, что у тебя аппендицит. Но операцию нужно делать сейчас. Со Славой я уже говорил, он дал свое согласие». — «Если нужно — делайте». И меня повезли в операционную.
Доктор Робинс круглосуточно в больнице с ребятами находился. Я не знаю, уходил ли он когда-нибудь домой, может, только на час, на полтора. В шесть утра он сам сделал мне операцию.
Ночью не спишь: мысли всякие, боль не дает уснуть, а днем начинаются процедуры, приходят доктора, следователи. Ребята навещали Володю и Сергея, не забывали заглядывать и ко мне — спать некогда. И только я наконец за несколько дней впервые задремал, подходит доктор и говорит: «Слава, мне нужно твое решение». — «Что случилось?» — «Проблемы у твоей жены. Я на восемьдесят процентов уверен, что это — аппендицит. Если мы протянем, может случиться беда». Я говорю: «Доктор, я тебе верю, давай, делай операцию». Через полтора или два часа он пришел ко мне в палату: «Это — аппендицит, еще час-другой, и было бы осложнение».
Меня выписали из госпиталя как можно быстрее, для того чтобы показать людям, что хотя бы один из нас уже на ногах и может отправиться домой. Через десять дней после аварии должен был состояться «Селебрити гейм». Каждый год популярный актер родом из Детройта проводит хоккейные матчи, а в них участвуют известные спортсмены из других видов спорта, артисты, певцы, знаменитости, которые любят хоккей. Весь сбор от такого матча идет в благотворительный фонд для детей, больных параличом.
Меня привезли на эту игру, чтобы я произвел символическое вбрасывание. Народу — двадцать тысяч, полный стадион. Когда объявили: «Фетисов производит вбрасывание» и я, хромая (костыли оставил в раздевалке), пошел по ковровой дорожке к центру площадки, минут десять люди стоя аплодировали и кричали мое имя. У меня мурашки по коже и слезы. Я подумал: «Как же я смогу отблагодарить этих людей?» — и сказал себе, что попробую еще год поиграть — не просто отбывать время на льду, а играть на самом высоком уровне. Хотя еще вчера, лежа в больнице, я не мог и подумать, что начну еще один сезон в Национальной хоккейной лиге в возрасте тридцати девяти лет, да еще после всего, что со мной случилось.
Но я дал себе, слово, что вернусь еще на год. И сейчас, в разгар сезона 1997–98 годов, я получаю удовольствие от каждой проведенной на льду минуты, от каждой минуты своего пребывания в команде, в хоккее, потому что думаю: все же это мой последний сезон. Слава Богу, я сумел восстановиться, хотя сомнения были — колено побаливало и, увы, болит и сейчас.
ЛАДА: Рассказывая о всех наших бедах, я совсем забыла о радостном событии, случившемся в те черные дни.
13 июня произошла авария, а у Настеньки на следующий день конкурс. Она на него так рвалась, так к нему готовилась! Папа был против, она его неделю уговаривала. Он спрашивает: «Почему ты хочешь идти на этот конкурс?» Она отвечает, что мечтает стать принцессой, хочет, чтобы у нее было много новых друзей, хочет много путешествовать.
Уговорила папу — и вдруг такое несчастье. Слава не мог уснуть, поэтому на протяжении ночи мы не раз возвращались к этой теме. Он лежал, я рядом сидела, каждый думал — что же делать? Слава мне потом сказал, что последняя мысль за мгновение перед ударом была: а как же Настя пойдет завтра на конкурс? А я думаю: «Да какой тут конкурс, когда папу чуть не похоронили!» Мы решили дочке ничего не говорить про аварию. Слава велел: «Скажи, что я уехал в командировку, пусть завтра идет на конкурс».
Конкурс проводился в субботу и в воскресенье с девяти утра до восьми вечера. Хорошо, мама была рядом, я не знаю, что бы я без нее делала. Она оставалась с ребенком, вся издергалась, даже в госпитале у Славы не могла побыть, потому что я уезжала в девять, а возвращалась ночью, часа в четыре, и спала всего часа два. Утром собрала ребенка, Линн с ними поехала, да и я сама в первое утро туда примчалась. Отозвала в сторонку девушек, проводящих конкурс, прошу: наша дочка ничего не знает и мы не хотим, чтобы кто-то с ней про аварию говорил. «Не волнуйтесь, мы все сделаем». Они собрали всех, предупредили — и даже дети молчали.
«Если конкурс разобьет ребенку сердце, — сказал мне Слава, — я тебе оторву голову». Уже в первый день Настенька опережала всех девочек по очкам. Выиграла она шесть трофи, то есть шесть первых мест, и ее фотографию будут печатать в течение года на обложке специальных журналов. Но звание «Мисс Мичиган принцесс» не получила. Я думала, переживать будет, но она этого даже не поняла, потому что ее часто вызывали, чтобы вручать другие призы. Тем не менее Настенька попала на национальный конкурс, финал во Флориде, в Диснейуорлд. Она и проезд туда себе выиграла, проживание в гостинице и еще двести пятьдесят долларов в счет будущего обучения в колледже.
Правда, Слава сказал, что дочка никуда больше не поедет, ни на какие конкурсы красоты, достаточно одного раза.
Но мы вновь уговорили нашего папу и отправились на национальный конкурс, где Настя выиграла титул «мисс Америка принцесс нэшнл кавергерл – 97». Другими словами, ее титул — это что-то вроде девочки для обложки журналов, теперь в национальном масштабе.
Я не спала две ночи. Третий день после аварии уже шел, а у меня хоть спички в глаза вставляй. Слава задремал, я спустилась вниз, в комнату к ребятам. Кто только в эти дни не звонил, сколько телеграмм, сколько писем! Не только из Америки и Канады, но и из России… Приходили такие письма, что, когда я их читала, слезы градом. «Мужики, мы с вами. Знайте, что за вас переживает весь завод». Телеграммы из Сибири, из Тюмени. Врачи из Питера писали, что, если нужна помощь, они прилетят. Я думаю, что когда столько людей переживают, отдают положительную энергию, молятся, то это не может просто так в никуда уйти. Они должны выкарабкаться!
Слава не вставал, но был не в таком тяжелом состоянии, как ребята. А Володя и Сережа по-прежнему находились в коме.
Насте растолковали, что папа играет, поэтому живет в гостинице. На что она, правда, мне ответила: «Папа мне сказал, сезон закончился». И во время конкурса, когда я ей говорила, что папа переживает, болеет за нее и радуется, она спросила: «А откуда ты знаешь? Папа же уехал». — «Я с ним разговаривала по телефону». — «Когда?» — «Он днем звонил». — «А меня что, дома не было?» — «Нет, не было». Она замолчала, задумалась. У нее папин характер. Она в себе все переживает, внутри. Упадет, коленку раздерет, но не пикнет: губы надует, брови сдвинет, как Слава, и будет молчать. Правда, если мама рядышком, слезы могут появиться.
Я давно мечтал, что, если когда-нибудь выиграю Кубок Стэнли, обязательно привезу его в Москву. Как только мы повели в финальной серии 2:0, я спросил у Гарри Бетмана, есть ли возможность забрать Кубок в Россию. И услышал в ответ: «Мы подумаем и попробуем решить этот вопрос». Я спросил то же самое и у хозяина «Детройта» мистера Илича. Он сказал: «Конечно». На банкете после победы Боумен подошел ко мне со словами, что поддержит меня и поможет, потому что мы заслужили это право — привезти Кубок Стэнли в Москву. Оставалось только договориться о сроках, потому что каждый игрок команды-победительницы имеет право два дня владеть Кубком, приглашать домой родных, друзей, отмечать это событие. И хотя принципиальное согласие я получил, тут же возник миллион вопросов. Мне пришлось связаться с людьми, которые отвечают за безопасность, за связь с общественностью и прессой. Где Кубок будет храниться в Москве? Какой срок? Кто его будет охранять? В каких мероприятиях он будет участвовать? Я удивлялся, кому это нужно? А потом, когда мне прислали список агентств, газет, журналов и телекомпаний Северной Америки, которые изъявили желание отправиться вместе с Кубком Стэнли в Москву, я понял, почему столько вопросов. Забегая вперед, скажу, что все прошло на высоком уровне: от охраны до поездок с Кубком к самым высоким официальным лицам.
Собственно говоря, три игрока, которые приехали в Москву — Игорь Ларионов, Слава Козлов и я, — имели равные права на Кубок, но меня вежливо просили, чтобы я информировал обо всем, что с ним связано. Каждый мог закрыться с Кубком у себя в квартире… и не знаю, что из него бы пил. Правда, по неписаному этикету из Кубка можно пить только шампанское. Исключение сделали только для Маккарти — после финала ему налили туда кока-колу, так как он алкоголь теперь не пьет.
16 августа мне позвонили в Москву из Детройта: Кубок уже летит в Россию! Мне кажется, что до последнего момента никто здесь не верил в мои обещания. Кто это даст Фетисову или Ларионову привезти Кубок в Москву? Но мы знали совершенно четко: он прилетит, а с ним и официальная делегация из НХЛ.