Овраги
Шрифт:
Седьмое. Прекратить вредительство в колхозах. Овинов не поджигать, скот не травить, машин не ломать. Помните, что все это ваше.
Восьмое. Верить в успех и молиться.
Вот и все. На все вопросы ответят известные вам люди на местах. В целях конспирации мы лишены возможности открывать прения. Желаем вам полного успеха. Вы вошли сюда слабыми и беспомощными, а выходите членами могучего братства, спаянного великой идеей освобождения русского крестьянства от вредительской антихристовой власти. Через несколько дней по нашему району загорятся огни всенародного восстания. Вслед за нами заполыхает вся крестьянская Россия. И имена героев, проливших
«Вот так и все у нас, — горько усмехнулся Макун. — Начинается с вольного труда, а кончается кровушкой».
Затем было объявлено выходить по одному с интервалом через минуту, и Макун маялся в темном сарае еще с полчаса.
Наконец выпустили и его. Он долго месил снег в темноте, и ему все казалось, что за ним кто-то крадется. Наконец вышел на скользкое место, нащупал валенком — колея. Слава богу, большак. Он перекрестился и зашагал рассчитанным на бесконечный путь шагом калики перехожего.
Темно было на небесах, темно было и на душе Макуна.
Давеча бывший церковный староста Кузьмич под большим секретом сообщил, что на днях состоится важное совещание того самого отряда, которому через Макуна и Петра передавались деньги. На совещание будут допущены только особо доверенные и проверенные лица. Если Макун пожелает присутствовать, это можно организовать.
Польщенный, Макун покочевряжился, но недолго. Все-таки, как ни гляди, серьезные люди признают его за человека, призывают способствовать. Выходит, Макун только на своем подворье Макун, а в больших делах не Макун, а Макар Софоныч. И вот теперь, поскальзываясь на накатанной колее, ломал голову: из какого интереса полез он в черное логово? И чем дальше он уходил от темного сарая, тем пуще его грыз страх. Проник-то в отряд легко, а вот как без беды выбраться? Он, конечно, всей душой за ликвидацию колхозов, но только без драки, без паролей и уголовщины. Фамилия его уже в тайных списках, и, если он хочет оставаться в живых, надо выполнять все, что прикажут. В общем, за что боролись, на то и напоролись.
Постепенно пространство перед Макуном стало освещаться, и на дороге появилась его длинная тень. Приближалась грузовая полуторка. Он попятился, залез по колени в сугроб. А машина, поравнявшись, прошла юзом, дверца отворилась, и изнутри прозвучал мальчишеский голос:
— Подвести, дяденька?
— А у меня денег нет.
— Какие деньги? Я за так.
Паренек прибрал с сиденья потрепанную книжку, концы, заводную ручку, и Макун в первый раз в жизни очутился в приятном, пахнущем бензином и кожей тепле. Машина рванула, в кузове загремели железные бочки.
Макун схватился за ручку.
— Ты, друг, не гони. Ночь все ж таки… — сказал он. — Сам откуда?
— С Ефимовки. Колхоз «Десять лет Октября», слыхал?
— А как же! Передовики. Это вы шестнадцать кулаков вывезли?
— Мы… Мне торопиться надо. Председатель за горючим послал.
— Чего это среди ночи?
— Очередь надо занять. Всем не хватит. Пятилетку выполним, в каждой деревне поставим цистерну. Тебе куда?
— Знаешь своротку на Сядемку?
— Подъедем, скажи. Свороток не знаю. Первый раз в самостоятельном рейсе.
Макун тревожно оглядел его. Щуплый парнишка был в такой же, как у Макуна, кожаной фуражке, но украшенной очками-консервами. Ноги едва доставали до педалей. И все же он до отказа жал на железку, и машина словно летела по воздуху, то взмывала на пригорки, то неслась духом с пригорка… Казалось, и сам летишь, и все летит…
— Притормози, — сказал Макун. — Я сойду.
— Не бойся! — засмеялся парень. — Я курсы прошел. Двадцать пять часов с инструктором. Всю машину освоил. Вот он, газ, а вот рычаг коробки передач. Машина — на большой, американка. А называется по фамилии изобретателя — Форд. Болтали, что таких машин Форд собирает по штуке в минуту. Брехня, верно?
— Тебя величать как? — спросил Макун, подскакивая на кожаной подушке.
— Алексей Тимофеевич. Фамилия Шило. Слыхал?
— Нет.
— Районку надо читать. Я туда фельетоны пишу. Кулаков продергиваю. Недавно написал, как у нас старуха до ста лет дожила. Селькор. Подписываюсь — Шило. Иногда печатают. А правдашняя фамилия — Сидоров.
— Ты бы, Сидоров, на дорогу бы глядел. Гонишь, как леший. Ночь же…
— Ночью ехать легче. Дорога пустая. Вот утром — одно наказание. Подводы мешают. Гуднешь — лошадь с перепугу в сугроб, кучер — кверху ногами. Смехотура! Вылез бы, глаза коню прикрыл, обождал бы, пока автотранспорт пройдет.
— Колхоз у вас, говорят, передовой.
— С прошлого года. Раньше туго было, а кулаков замели, и сразу все пошло на лад.
— И долго вы их разгоняли?
— А в один день. К одному старику пришли барахло записывать, так евоная сноха в закуток да восемь юбок на себя напялила. Ее, конечно, застукали. Спрашивают: «Сколь на тебе юбок?» — «Девятую надевала». — «А ну, ребята, пересчитайте!» Стали тут ее наизнанку заворачивать, она визжит, а ей юбки на голову загинают. Смехотура!
К другому пришли, велят из дому выгружаться. Дед суровый, седой, на бога похож. Лег на стол, глаза закрыл и руки крестом. Желаете, мол, выносите. Своими ногами не пойду. Активист, из бедняков, говорит: «Много я на своем веку покойников отпевал, но чтобы в валенках хоронили, сроду не видал. Сей минут, дедушка, обожди помирать, я тебе шлепанцы доставлю». А валенки у деда добрые, кожей подшитые. Надел дедовы валенки и побег во двор. Дед соскочил, замотки скинул и босой за ним. Цепняка отцепил, собака активиста — цап за воротник и распустила шубу надвое. Смехотура! А к третьему пришли…
— Обожди! Вот тут мне слазить. Стоп!.. Куда же ты едешь?
— Автомобиль не лошадь, папаша, — солидно объяснил паренек. — Автомобилю требуется тормозной путь. Коэффициент трения.
— Не больно хвастай, — сказал Макун на прощание. — И сцепление не дергай. Я тоже машину понимаю. «Фордзон» водил.
Он вышел на мороз и стоял, пока рубиновая звездочка не исчезла из вида. Стоял и думал:
«Бьешься как рыба об лед. Хочешь, как лучше. А тут помимо воли, за здорово живешь и в шевырдяевском деле замарался, и в контрреволюцию угодил. Теперича до утра не уснуть. Вот бы с Шилом поменяться, с Алексеем Тимофеевичем. Ничем парень не замаран, и думать ему не об чем. Молодой парень, а сколько смеха испытал…»
ГЛАВА 20
ПЕТЬКА ВЕЛИКИЙ
Последние дни Роман Гаврилович был не в духе. Его преследовало чувство опасности. Если бы опасность подстерегала его одного, он бы не беспокоился. Но теперь приходилось опасаться за Митю и за Катерину, и он сердился за свои потрепанные нервы.
Вечером 3 марта пришла телефонограмма из сельсовета. В ней было сказано, что 4 марта в 12 часов дня в райкоме ВКП(б) состоится совещание актива по вопросу подготовки к посевной кампании и что явка председателя колхоза Р. Г. Платонова строго обязательна.