Овраги
Шрифт:
Телефонограммы Платонову приходили довольно часто, но всегда писались чернилами и снабжались датой и подписью. Эта цидуля выглядела странно. Она была написана на листке школьной тетрадки. Тот, кто ее писал, сперва размазывал по бумаге слюну, а потом по мокрому выводил буквы тупым химическим карандашом.
Смущаясь и кляня себя за излишнюю бдительность, Роман Гаврилович показал записку Емельяну.
— Кто доставил? — спросил Емельян.
— Митька принес. Какой-то попутный возница крикнул: «Передай отцу» —
После того как Катерина обосновалась в доме Тихомирова, Емельян не спускал председателю ни одной спотыкашки. Роман Гаврилович не желал этого замечать, и внешне все оставалось по-старому.
— Загордился, председатель, — ответил Емельян. — Неужто ефимовские мужики всю твою родню в лицо знают? Нет, Роман Гаврилыч. Тут дело тоньше. Тут какому-то подкулачнику подошла надобность удалить тебя на завтра из Сядемки.
— Подкулачник умнее бы мог придумать.
— Был бы умнее, не был бы подкулачник.
Емельян как раз собирался в сельсовет с февральской сводкой и прихватил с собой на проверку телефонограмму.
Предположение его оправдалось. Телефонное сообщение с райкомом было нарушено, и Платонову кто-то подбросил филькину грамоту. Над ней весело хохотали, но, отхохотавшись, заперли в несгораемый сейф.
Из сельсовета Емельян привез невеселые новости. В Хороводах растащили зерно, в Ефимовке убили селькора Шило, в Егорьевске подожгли правление колхоза. В «Усладу» направлены конные красноармейцы, а школу временно закрыли.
Роман Гаврилович, в свою очередь, поведал, что к нему как снег на голову свалился кузнец Кабанов и под большим секретом сообщил, будто в районе действует тайное общество, которое поставило задачу ликвидировать колхозы и в районе, и в округе. В каждой деревне имеется атаман (его именуют «отделенный»), на которого возложено руководство ликвидацией активистов и двадцатипятитысячников. В Сядемку таким отделенным напросился вроде бы Петр.
Что Кабанов врал, а что не врал, сказать трудно, однако было видно, что больше любой смуты он страшился Петра.
— Когда Кабанов у тебя был? — спросил Емельян.
— Только ушел.
— Интересно. А еще интересней, как он разнюхал, что сегодня мы решаем вопрос о его раскулачивании. Случайно он прибег к тебе сегодня? Считаю, не случайно. Кто натрепался про раскулачку, как думаешь? Повестку дня знало только правление. Тебя и себя исключаю. Шишова на прошлом правлении не было. Петра тоже можно отсеять. Остаются Пошехонов и Катерина. Тебе райком приказывал посадить Катерину. А ты что?
— Она и сидит.
— Где?
— Сам знаешь где. На будущее имей в виду: за Катерину я отвечаю, как за себя. И точка. Из списка трепачей можешь ее вычеркнуть. А вот почему Петра выгораживаешь, непонятно.
— Если Петр загодя предупредил Кабанова о раскулачке, — сказал Емельян, — зачем бы Кабанову наговаривать на Петра? Разве
— В политике такое иногда случается. Ты секретарь ячейки. Должен бы знать.
— Пущай так. А не может быть проще: твой Кабанов сознательно Петра грязью мажет? Петр-то у нас не то, что ты. Напролом идет. Дай ему волю, всех кулаков перестреляет Петр у нас…
— Петр у нас, — перебил Роман Гаврилович, — щеголяет в фуфайке Чугуева и позорит звание комсомольца. Сколько ни говорю — сдай правлению, будто не слышит. В доме Чугуева постановлено разместить правление колхоза, а Петр забрал ключи и играется там с приемником.
— Видали вы его! — Емельян развел руками. — Кто у нас председатель правления? С Петром справиться не можешь. Небось с Катериной в момент управился.
— Давай не отвлекаться, — мрачно перебил Роман Гаврилович. — Петр — большой любитель раскулачки, это верно. Это его плюс, а не минус. А только еще больше норовит он сам в кулачки выскочить. Разуй глаза! Вспомни фуфайку Чугуева, дом Чугуева и погляди. Твой Петр прямо-таки с головой влазит в кулацкую шкуру. С лица — заведующий разумными развлечениями, а в душе — махровый кулак.
Емельян нехорошо усмехнулся.
— Гдей-то читал я, — сказал он, — что влюбленный все предметы видит через увеличительное стекло.
Роман Гаврилович заиграл желваками.
— Сколько тебе говорить: забудь эту тему.
— Ладно. Скажу всерьез. Если ты веришь кулаку Кабанову больше, чем мне, дороги у нас с тобой разные.
— А ты что, сам не чуешь, как гарью потянуло? Неужто не моргнул, узнавши, что телефон в сельсовете молчит? Это что значит? Значит, кто-то провода перерезал. Тебе известно, в чьей баньке Петр в Хороводах парился?
— Там у всех баньки.
— То-то и дело. Неизвестно. А мне кой-что известно. Известно, к примеру, что где-то здесь, рядом с нами, состоялось секретное сборище, что на этом сборище присутствовал Петр… Советую тебе отнестись к этому серьезно и не ограничивать свои подозрения Катериной.
— Давай, Роман Гаврилович, не скалиться, — остановил его Емельян. — Как только Петр придет на правление, я сбегаю к его бабе. Фроська хоть баба пуганая, а мне доверяет. Я ей выкройку срисовывал. Мне она скажет, уходил Петька ночью из дому или нет. А если уходил, то куда.
— Попробуй. Спроси, с кем он в Хороводах парится.
— Это запросто…
В два часа дня правление колхоза имени Хохрякова приступило к обсуждению недостачи семфонда и раскулачки кузнеца Г. Н. Кабанова.
Помимо Платонова присутствовали Катерина Суворова, Петр Алехин, Ефим Пошехонов и Герасим Шишов.
Кроме того, присутствовал Емельян Фонарев, который после первого вопроса отлучился.
Протокол вел Митя. Тексты речей по второму вопросу восстановлены приблизительно по Ммтиному изложению;