Овсянки (сборник)
Шрифт:
у меня есть можжевеловые четки. их звенья — веселые круглые шары. я купил их чтобы нюхать. комкаю в кулак — и подношу к носу. чудесный способ общения с богами. попробуйте!
председателю меминского сельсовета сорок четыре года. председатель живет без семьи — с мамой — которой восемьдесят. по-странному не сложилась у председателя личная жизнь. трудно представить себе человека красивей умнее и веселее. и в ранней молодости — и теперь. и здесь — в окрестностях серда-мемей в глубинах балтасинского района — и когда-то в казани в химико-технологическом. с председателем радостно дети здороваются — и взрослые как один. у председателя большой дом. с синими воротами. на воротах нарисованы гусь в тюбетейке и цапля в бусах — друг дружки касаются крыльями. это когда-то рисовал председателя отец. председатель знает много красивых песен — много хороших слов — и часто произносит их на людях: на праздниках в школе; на новогодних утренниках в детском саду — когда наряжается кыш бабаем; на вечерах в клубе. председатель владеет родным татарским и удмуртским языками. собственно русским председатель и не пользуется в мемях. русский почти ни при чем. председатель режет ноябрьских гусей за домом. потом потрошит их — раскладывает в тазы со
инна колет грецкие орехи березовым поленом у меня за спиной. я сижу на стуле и пишу — она сидит на полу и колет. за окном пятый день мороз — поэтому инна не в садике. у инны орехов — целый таз. у меня тоже — целый таз замечательных срочных мыслей. это полено я когда-то привез из волшебного коми леса. оно — из числа моих домашних покровителей. полено живет под шкафом. наблюдает за нашими ступнями. внимательно их охраняет. мне очень трудно не расколоть волшебным поленом иннину глупую голову. инне угрожает серьезная опасность. после каждого удачного удара она кричит: я сильная! звонко хохочет. я закрываю глаза и шепчу: доброе полено! ты березовое! из белой ноги господа на земле! заступись за инну!
необыкновенная печаль серыми ладонями сжимает сердце когда я думаю об оригами. это очень-очень правильное искусство. очень точен его язык. но я не могу им заниматься: к вечеру первого дня занятий я лягу и умру от старости. почему так? вероятно потому что оригами белое. потому что под машину попала соседская девочка лена — любившая оригами больше всего на свете. потому что его фигуры — умные и смешные. коэффициент хрупкости в них — самый тот. потому что оригами — как литература. более мудрая ее сестра. когда по бумаге не нужно водить ручкой. можно сложить из нее белую рыбу белую лягушку — подвесить над изголовьем и лечь спать.
покойная моя прабабушка анна семеновна горбунова страшно веселилась когда наблюдала как я что-нибудь брал ногами. ее не стало когда мне было лет восемнадцать. когда-то я каждое лето приезжал в камский город оса где она прожила свою жизнь — в деревянном доме у пристаней. очень суровая — совершенно одна. каждому абсолютно говорила угрюмо ты. и на рынке и в райсобесе. не общалась ни с кем из своих здешних родственников: ни с родными детьми ни с внуками ни с детьми внуков. только криво улыбалась нам — кировской родне: моему отцу — вятскому внуку, моей маме — вятского внука жене, и вятским правнукам — нам с сестрицей (хоть и не сразу припоминала наши с ней имена). я случайно как-то заметил. брал носок с пола пальцами ноги. прабабушка увидела — и так захохотала!.. подавилась даже рыбным пирогом. я спрашивал: что смешного? она только еще больше смеялась. пришел отец и на меня наорал. было из-за чего в общем-то: прабабушка уже сипела. надо же! надо же придумал! — кричала сквозь слезы и показывала на меня крюченным пальцем. честно вам скажем: все последующие разы предметы ногами мы брали уже нарочно — с сестренкой на пару — у анны семеновны перед коричневым лицом. реакция прабабушки всегда была неизменна. она начинала хохотать — и мы вместе с ней тоже. падали даже на пол у прабабушкиных ног. никто кроме нас не знал как выглядит ее смех. она видела много горя. муж погиб на фашистской войне — оставил анне семеновне четырех деток. родителей белые потопили на барже смерти где-то между сарапулом и сайгаткой. прабабушка прабабушки была веслянская колдунья — известная всему верхнекамью. пермяки звали ее сюсь лизуш — смышленая лиза. в одно лето анна семеновна хотела подарить нам ткацкий стан. а куда мы его? хоть я и плакал и порывался взять. на другое лето — ангелицу на темном полотне-иконе. я когда ее увидел — от радости чуть не сошел с ума. божку себе возьмите. — мрачно сказала тогда прабабушка. родители поленились тащить. а на следующее лето она куда-то исчезла. я до сих пор временами думаю что ради обладания этой ангелицей упорно и веселил прабабушку хватанием ногами подстаканников и носков. но что-то вот не завершилось в наших с ней отношениях — не достиглось что-то. видимо нужно было смешить прабабушку еще больше. пожить рядом с ней в ее холодном прикамском доме целую зиму или целый год — и брать носки с пола в день раз по сорок. может так? хотя возможно это веселье ног было затеяно для того чтобы мне лишь увидеть темную ангелицу. из рук анны семеновны.
мы странствовали на велосипедах с сестренкой — через мало знакомые горы и поля — за которыми через трое суток велосипедного пути должна была появиться наша дача. мы старались держаться диких берегов рек — ведь так интересней. но на второй день мы до того измучились крутиться прибрежными болотами — что решили откатить от реки на асфальт на трассу — и немножко на ней отдохнуть — наверстать километры. карта у нас была какая-то слабая. судя по ней нам следовало доехать полями до села кокузы — а оттуда уже можно разглядеть вдалеке трассу — если высоко подпрыгнуть. мы снова крутились — обходили змеиные овраги — подступи к которым заросли пыреем. деревня кокузы должна была уже появиться — но ее все не было. жгло солнце. мы бросились на траву. мы были мучительно красные. сестренка вдобавок с разрезанной ногой со вчерашнего ночного купания. мы услышали шуршание шагов и подняли головы. среди пырейной дымчатой синевы стояла женщина. мы поздоровались и спросили как нам попасть в кокузы. а какой вам надо кокуз? — заговорила она с татарским сильным акцентом. мы сказали: а что их два? женщина кивнула и махнула рукой: там вот большой кокуз. а там маленький. понятно — наша карта еще хуже чем мы о ней думали. выяснилось что трасса проходила примерно в одинаковом расстоянии от обеих деревень. мы пошагали полем опять — и наконец увидели изгороди и крыши. и крошечные спины коров. на въезде в деревню — старая табличка — белой краской по рассохшейся доске: олы кк кз. большой синий глаз — значит. мы немножко оторопели — защелкали языками от удовольствия и въехали в деревню. я сказал сестре: наверно имеется в виду озеро. здесь побольше — в малых кокузах поменьше. в глубине улицы мелькнула спичечная голубая мечеть. мы шли и здоровались с медленными прохожими. они подолгу на нас смотрели. некоторые спрашивали откуда мы идем. некоторые улыбались и кланялись. в колонке мы набрали в бутылки воду. в общем все как всегда — если случается транзит сквозь деревню. выходящая из улицы дорога впадает в трассу — это нам подтвердили. главная и почти единственная улица больших кокузов по которой мы шли — сломалась в угол. и продолжилась за углом. самый центр деревни. вот и мечеть. мы ее приветствуем. по другую от нее руку — небольшой пустырь — небольшая площадь или поляна — там что-то вздрагивает и синеет. мы свернули на это синее. заросший как маленькое болотце — рогозом осоками бордовыми зонтиками-цветами — перед нами лежал огромный синий глаз. в длину метров пять. или если точнее — его можно было сравнить с комнатой в одиннадцать-двенадцать квадратных метров. глаз был желевидным — и синим-синим. зрачок тоже синий — только еще синей. в глазе бликовало солнце. мы никогда не видели такого красивого. дунул ветер — поднял пыль. и глаз моргнул. веком нежно-синего цвета. вокруг было мало движения. только лежали неподалеку козы — смотрели сонно. мальчишки с брызгалками-флаконами из-под шампуня краем глаза поливали друг дружку. да в молитвенной позе на корточках с глазом разговаривал старый дед в синей тюбетейке. и мы вот еще — стояли смотрели — ухватив велосипедные рули. вместо трассы мы поехали искать малые кокузы — кече кк кз — и быстро их нашли. его — то есть. мы увидели там примерно то же самое. только глаз был значительно меньше — как большой обеденный стол. только и остается что на татарский манер хлопнуть руками по бедрам и вскрикнуть: а ба-а!..
мы виделись очень давно — мельком. но по служебной переписке в течение прошлого года друг в друга почти влюбились. ждали встречи на ‘февральских чтениях’. так называется университетская конференция в сыктывкаре. она мне до слез интересна и дорога. она — не конференция. теперь февраль. сыктывкар. мы сидим за столом — друг напротив друга. стол длинный. это банкет. да — так я ее задумал. в таком же свитере. только губы чуть не такие. мы молчим. иногда наклоняем головы к левым и правым соседям. выслушать что-то или шепнуть. смотрим друг на друга через донышки высоких стаканов. целуем друг друга сигаретным дымом. хоть и стараемся по диагонали в потолок. в стаканах — вино. оно белое. через белое лучше видно. ее поезд через два часа. мой автобус — утром.
смешнее слов я не слышал. это — два самых смешных анекдота. два пароля — два стука в двери — которые распахнет перед вами смех. по-ро-лон. фу-рун-кул. можно помереть от хохота. я и сейчас обливаюсь весельем пока пишу — думаю и вижу. поролон нужно произносить как пишется. всех своих возлюбленных я просил говорить эти слова как можно чаще. они говорили — а я целовал и стаскивал с них юбки. смешнее всех говорила рита. поэтому и стала моей женой. конечно она не одна такая во всем остальном мире. что если китайскую девушку попросить сказать — француженку — или финку!.. девчонок говорящих высокими вологодскими голосами или южным таганрогским басом!.. рита лишь превзошла в то простое и решительное время своих немногочисленных предшественниц. но сокрушаться не будем. а скажем-ка лучше все вместе: по-ро-лон! сказали? а теперь: фу-рун-кул!
тюм-тюм — марийская полупустая деревня в уржумском районе — в одну улицу — в три километра в длину — перпендикуляром выходит на реку вятку. в вятке осенью стерлядь. в тюм-тюме нет твердых дорог. грунтовкой пять километров до русского села шурма. в шурме — рынок и разнообразные магазины. тюм-тюмские всегда по полю туда бегают. в сырые времена в тюм-тюм не приехать. разве что с санавиацией. но можно дойти пешком. тюм-тюмские мужчины гуляют по улице на ходулях. по-марийски они — журавлиные ноги — турня-йол. тюм-тюмские женщины носят однорогие головные уборы. с алой изнанкой. блестками и раковинами каури. они называют их колпаками. колпаки эти словно чомужьи клювы нависают над лицами. все заборы тюм-тюма — в стерляжьих сетях. за вяткой чернеет лес которому не видно края. тюм-тюмский народ — родник песен. так говорит директор тюм-тюмской школы. он вывозил своих в киров и в петрозаводск — на фестивали. тюмтюмские стеснительные родники-певицы жаловались нам на то что в кирове ученые и журналисты норовили с них снять колпаки — и штаны даже: хотели рассмотреть подробно таких удивительных. мы приехали в тюм-тюм на два часа. поставили камеру посреди улицы. тюмтюмские пели — плясали. громогласный крошечного роста дед сказал нам что слово тюм означает дуб. дубдуб. дубы здесь были. некоторые шутники в уржуме называют тюм-тюм — баден-баден. мы торопились. уехали — прокричав спасибо. отъехав метров пятьсот от последнего тюм-тюмского двора глотнули водку и вдохнули поздней октябрьской пашни. она уходила за горизонт. из солнца посыпался снег. мы вовремя в тюм-тюм приехали. в вятскополянском районе есть деревня дым-дым. там живут удмурты.
мы приехали в город пучеж. встречать новый год. знаете ли вы такой город? ивановская область. горьковское водохранилище. старый пучеж как раз под ним. видимый пучеж — шершаво желтый. дома-корабли приплыли из пятидесятых — и сильно истрепались в пути. в этом городе мы хотим жить. в желтой квартире на улице 30-летия победы — 50-летия комсомола — на главной улице ленина. или в деревянном доме на безымянных улицах — заламывающихся к волге — по которым скатываются пучежские дети. ‘край голубого льна’ — книга о пучежском районе — украшает вечность в единственном книжном магазине. мы ее сразу купили. очень холодно было в гостинице. ну ничего. мы грелись дорожным земляничным ройбушем — и коньяком. мы купили много льняных одежд. и льняных сумок с огромными пуговицами. когда мы впервые вышли на здешнюю волгу — покрытую рыбаками — чтобы усесться на одинокой заснеженной скамье чтобы глотнуть коньяку и официально поздороваться с пучежем — расчистили варежками высокий снег — прочитали красиво нацарапанную надпись: я люблю настю горохову.
(только в малаге или в хересе-де-ла-фронтера он ненадолго взлетит чтоб пересечь гибралтар. если не сядет там же — в портах андалусии — на трансконтинентальный паром. если не сделает этого раньше — в генуе или в марселе. пока что — бежит в одиночку по осенним сырым полям — от пригородов уржума. ночами бежит — днем в канаве дрыхнет. попробуй-ка так побегай — полтора месяца через всю ночную европу. колыбельные эти — очень старые. мы придумывали их вместе):