Овсянки (сборник)
Шрифт:
цедить чай с бальзамами в сорок пять градусов — с утра до вечера — изо дня в день — вот что здорово. сорок пять градусов — это крепость бальзамов — а не погода за окном. хотя одно с другим здесь может совпасть — в зимние самые месяцы. скрипеть одному — полами большого дома и двуспальной кленовой кроватью — здорово и роскошно. задвижками черных комодов гукать. свистеть тусклым чайником. в него мы добавили уже бальзам. ведь сам по себе чай — большое свинство. сколько раз в своей жизни мы еле сдерживались чтоб не плеснуть чаем в рожи — хорошим людям любезно предлагавшим его нам. пейте сами. мы — нет. ведь первая половина нашего сердца — финская. вторая — балканская целиком. в сербии и македонии на чай просто мочатся. если используют — лишь как самое дешевое рвотное. здесь напитки — вино и вода. разбавляй как можно. как позволяют твои обстоятельства. финны дуют прозрачные соки, мутные морсы и кисели. и разные травы. чаем же начиняют патроны и убивают фригидных жен. финские женщины покупают чай чтобы сыпать мужчинам в волосы — тем кто сильно их чем-нибудь обидел. например посмеялся — отказался взять замуж. у мужчин от этого вся сила рушится. под финнами мы имеем в виду всех финнов — и коми и вепсов
так говорят французские женщины мужчинам которые им симпатичны. так письма свои подписывают. очень приятно и легко — нежно и равнодушно — по-настоящему и без страха потерь. странные они какие-то: отрываются от тротуаров когда бегут навстречу и худеют от любовных огорчений. в самом очевидном смысле — никаких метафор здесь нет. мы же видели. мы тоже их не забыли. похудеть от любви и нам бы сейчас хотелось.
антон начисто выбрил своего антона — того самого — и решил что он у него теперь похож на ангела. об этом мне смеясь рассказала ира — его жена — незадолго до того как перестала на мне прыгать. мне было совсем не смешно. оказывается и ангела я обидел. с тем что антон ко мне хорошо относится я как-то давно смирился. а теперь — я так думаю — нежная светлая дорогая мне с детства ира соскользнула с меня в последний раз — и попросила подать полотенце.
человек придумавший ласты — наичудесный. с ним мы обязательно подружимся на том свете — будем много разговаривать о ластах когда умрем — издавать журнал ‘ласты’ — и снимать про ласты продолжительное кино. а пока мы еще на этом — не устанем любить эти тяжелые перепончатые резины — смеяться над ними и всячески пропагандировать. покупать и дарить: знакомым детям к настороженности родителей — знакомым взрослым к улыбкам их жен и мужей. в ластах можно и плыть — и прыгать по берегу. и утопить одну ласту — чтобы потом до одурения за ней нырять — все озеро взбаламутить. можно в ластах лечь на голую анастасию. хохочущая анастасия тоже в ластах — задирает ноги как можно смешней. хоть на берегу в сырых лютиках — хоть дома на большой кровати. зачинать веселых детей — которые больше всего на свете полюбят воду. а когда они родятся — дарить им ласты. вместе печатать песок и ил. надевать ласты на руки — топить их. не ранить ноги в незнакомой воде — можно даже бежать бегом. в один прекрасный момент эти самые дети обязательно раздурачатся и сделают нам какое-нибудь паскудство — и тогда мы сможем роскошно отдубасить их ластой — сорванной хоть с нашей хоть с их ноги.
стол — протянутая к людям ладонь богородицы. — говорили на беломорье. мы бежим без шапки навстречу этим словам. мы бы хотели коллекционировать столы — и заставить ими всю свою землю — за домом и перед ним. не выращивать же на ней огурцы. земли у нас не так много. когда она вся покроется столами — мы будем ставить их в этажи. пакостить за столом и его пачкать — значит плевать в протянутую ладонь. столы — на целую книгу. мы уверены в двух вещах: правильно на столе зачинать детей — и ставить на стол гроб. хотя гроба вообще не должно существовать в предметном мире. значит урну. каждый предмет — который однажды побывал столом — оторванная дверь, сплющенная коробка, упомянутый футляр от аккордеона, капот ‘нивы’ — наполняется чистотой и святостью. хорошо бы пойти в столовые инспекторы — и обходя с суровыми лицами дома людей — отбирать столы у тех хозяев — которые их обидели.
сколько раз я пытался уехать из города — встретить ночь на понедельник на русалкиной неделе где-нибудь в прибрежных полях — у озер или тихих рек. наблюдать — фотографировать — или просто не спать — сидеть на земле с керосиновым фонарем. в эту ночь водяницы качаются на пленке воды — в гибких кустах играют их безрукие дети. в оврагах и на дорожных развилках — танцует смутная жизнь — смутная смерть смеется и копошится. в эту ночь земля открывает свои тайны всем кто готов их увидеть. сколько раз хотел — да все зря. вот и в этот раз ничего не вышло. съемочную группу собирался с собой везти — на светлую реку пижму. на пижме всю ночь не спать — караулить рассвет — ходить босиком — слушать ушами землю. но в троицкую субботу стало холодно как в тундре — небо зависло над столбами серым утюгом — полил бесконечный ливень. мы бы никуда не проехали — а проехав ничего бы не сняли. что и следовало доказать. ну ладно. украшенная праздничная земля не хочет городского любопытства — и я в который раз с трепетом встречаю ее решение — обзваниваю всех — отменяю съемки. на ночных холмах пижмы не свернуть бы любопытные шеи. земля уберегает нас. в бормочущем темном ливне без нас прошла духовская ночь. на размытой границе реки и неба русалки плескались одни — а съемочная группа напившись пива в уютных домах обнимала жен и видела странные яркие сны.
мы ехали с незнакомой коллегой людой поздно ночью в такси домой с дня рождения нашего большого коллектива. ехали долго и молча. может быть минут сорок — несмотря на то что все улицы и перекрестки с мигающими желтым светофорами были пусты. может быть поедем к вам — люда? — спросил я за пять минут до своего поворота. — ко мне невозможно: жена и дочь — и все со мной в одной комнате. люда ответила: у меня родители — неудобно. а что родители? — продолжал я. — есть у вас своя комната? — есть. — пройдем и запремся. — неудобно — не стоит. я пожелал ей спокойной ночи. она пожелала того же мне. я вышел — а люда поехала. она еще отдаленней живет. я был ей так благодарен за этот разговор. ступал по улице как олень хрустальный. слышал внутри себя такую сладость, такой телесный гул — как будто мы неделю пили друг друга с людой в двухместном купе майского поезда идущего из москвы во владивосток, из москвы в улан-батор.
тескатлипока — американский бог — никогда не жил на реке свияге. когда-то там жили мы — восхищенные его удивительно жуткой сущностью. дымящееся зеркало — тескатлипока — был скорее суров — и способен на очень многое. он учил колдунов. возбуждал льды. прибывал на ночные банкеты — отпечатывая на муке рассыпанной у порога след единственной своей ноги. все видел — все знал — всем мстил. в самом страшном своем обличии тескатлипока являлся без головы — имея в груди две хлопающие дверцы. каждый кто слышал их стук — падал лицом вниз от ужаса. когда-то мы изгоняли родителей со свияжских дач. привозили туда филологических и ветеринарных студенток. игра с названием ‘дымящееся зеркало’ заключалась в том — что кто-то из нас привязывал к груди две лакированные дощечки. (несложную конструкцию спроектировал я). если резко шагнуть или подпрыгнуть — они глухо брякали. можно было постукивать ими с помощью рук — или красться неслышно. на лбу тескатлипока укреплял кукольное зеркальце. мы выходили на луг — полный летними звонами. на полукруг луга — между полосой шиповника и дугой оврага. все завязывали глаза — и бегали от тескатлипоки. тескатлипока тоже имел на глазах повязку. но изредка подглядывал — ведь бог — противоречивый, непредсказуемый. впрочем это было его официальное право. неофициально подглядывал каждый. если тескатлипока ловил кого-то — хорошенько стучал ему досками около уха. и пойманный оставался неподвижно лежать на земле. только лицом к небу. подавать голос чтобы не наступили. как-то тескатлипокой был юрий. поймал веронику. я подглядел — а вероника юру целует — а юра хватает ее за титьки. потом вероника упала — а юрий за мной побежал. я подумал про него: разве ты бог? — ты гнида. первым именем тескатлипоки было сердце гор. хозяин пещер — виновник землетрясений. вторая нога была у него кем-то оторвана. свое испускающее желтый дым зеркало тескатлипока любил носить на обрубке ноги. в свияге никогда не водились пираньи и барракуды. но закинув в свиягу удочки и резинки мы когда-то терпеливо поджидали их — усевшись на сыроватый берег на дощечки тескатлипоки. роднее тескатлипоки и ближе разве может нам кто-то быть? разве есть нам кому молиться из числа других покровителей? разве что уткам и желтой пуговице.
где-то она вычитала как сделать себе сюрприз — маленький подарок — ко дню рождения. в течение года записывать все приятные слова услышанные в свой адрес — на отдельных маленьких карточках. эти карточки опускать в жестянку из-под кофе. в день рождения — открыть. такая вот идея. я хмыкнул — когда услышал об этом. и я видел альбину спустя год — в ее праздник. мы даже вместе в тот день проснулись. пока она напевала в ванной — я бегал на трамвайную остановку за хризантемами. вернувшись — усадил чистую именинницу на край стола — приоткрыл ноги — поцеловал в намытую середину. подожди. — сказала альбина и метнулась в комнату. вернулась с кофейной банкой. хитро потрясла ей. крышку поддела вилкой. высыпала на ладонь аккуратно нарезанные карточки — исписанные красивым. их было штук восемнадцать. альбине исполнилось примерно столько же лет. комплименты ко дню рождения. — пояснила альбина. она их читала читала — сидя в расстегнутом пижамном верхе на краю стола — а я согнувшись на табуретке сажал и сажал ее себе на язык — всю целиком всю сразу. альбина вздрагивала — и гладила меня по затылку. какая ерунда. — время от времени говорила она. — я и так все помню. я бубнил снизу: ты дура… глаза я тоже тихонько макал в альбинину клейкоту — чтобы не выплеснуть на пол отчаянье о кукурузной юности — которая пока что с нами. о жизни — которая еще не кончилась. распоряжение глав администраций нолинского уржумского котельничского белохолуницкого лебяжского лузского малмыжского яранского вятскополянского пижанского подосиновского омутнинского мурашинского юрьянского унинского районов кировской области о числе два
мужчине нужны две женщины — ведь у него два бока. и две бутылки вина — ведь у него две руки. время от времени мужчина может отдыхать от женщин — играя на тромбоне. женщины в это время могут пополнить на рынке запасы вина и морской рыбы.
весела ангелова грустила оттого что никто не хотел танцевать: все расселись по комнате и болтали разные глупости. мы подошли — спросили: веси — ты что устала? да устала. — ответили черные глаза — черные волосы — винные губы. а как по-болгарски сказать ‘я устала’? — нам не хотелось от нее отходить. изморена съм. — дохнула весела как родопский ветер. замигало кометами — шьющими праздничный жилет неба возле пирин-горы. потянуло бесконечностью — выстланной по овечьим спинам. танцами бесснежной зимы. исчезли потолок и стены. мы взяли ее за руку и вывели из комнаты.
мы видим единственный повод проживать в больших городах, в столицах: наличие в них крематория. в уржуме и в летней золотице крематориев нет. точно так же традиция хоронить в гробах — единственный повод для эмиграции из россии.
за столом нас было человек сорок. была середина марта — и мы наконец-то уселись чтобы женщины поздравили наших мужчин — а мужчины наших женщин — с соответствующими прошедшими праздниками. на столах среди прочей еды где-то было разложено сало — на вечеринке оно считалось особенно вкусным. лично нам казалось что только вокруг этого сала и точился праздничный разговор. праздничный народ рыскал по столам глазами и вилками. сосед подкладывал соседке — чтобы смазать будущий взаимный интерес. а сала не передадите? — кричали то там то здесь. вкусное сало принесла лилия анатольевна — наш библиотекарь. она сидела напротив нас. лилия анатольевна! вы прелесть! — кричали ей. — расскажите как вы его делали! делала не я — а муж. это сало моего мужа. — отвечала лилия анатольевна — меланхоличная дама — с огромной стрекозой на коричневом пиджачке — с высокой прической — в газовом шарфике — полжизни прожившая с мужем-пограничником на курилах. вскоре после того как реплика упала — мы подняли на лилию анатольевну глаза и увидели что она сидит красная и что-то шепчет самой себе. мы прислушались. это сало моего мужа. — бормотала она задумчиво — и старательно зажевывала какую-то гримасу. что-то явно поднималось к ее губам из глубины груди. лилия анатольевна вдруг захохотала — так что все подпрыгнули. мы ни разу не видели как она смеется. лилия анатольевна говорила редко — ко всем обращалась на вы. теперь же она смеялась примерно так — как может смеяться в цирке какая-нибудь пятилетняя девочка — до дурноты. сала давно не осталось. большинство наших женщин и мужчин танцевали или курили по коридорам. в полную силу сплетался и вился взаимный вечерний интерес. многие уже прихватив куртки не прощаясь убегали на улицу. а лилия анатольевна все сидела за столом и смеялась — все твердила и твердила: это сало моего мужа… сало моего мужа…