Озерные арабы
Шрифт:
Берег был в трехстах ярдах, и в отдалении я разглядел деревушку. Дайр рассказал нам, как это случилось.
— Мы пытались подойти поближе к лысухам. Вокруг никого не было видно. Потом из тростников вылетела цапля. Аббас был на другой стороне и выстрелил прямо в нас. Фалих вскрикнул: «Аббас, ты убил меня!» Тогда Аббас поднялся в лодке, я увидел его за тростниками. Он крикнул в ответ: «О Аллах, я не знал, что ты там!» Больше я его не видел.
Вода была глубокая, и Фалих, конечно, утонул бы, если бы Дайр не сумел как-то удержать лодку на ровном киле. Подойдя к берегу, мы увидели гребца Аббаса. Он был один.
— А где Аббас?
— Он приказал высадить его,
Фалих был все еще без сознания, я с трудом прощупывал его пульс. Необходимо было как можно быстрее доставить его домой, потом в Маджар, а оттуда машиной в Басру или Амару для переливания крови. Я послал гребца Аббаса в деревню, чтобы он привел большую лодку. Я сообразил, что раненый должен быть в тепле, и послал другого гребца в деревню за одеялами. Абд аль-Вахид стоял, ошеломленно глядя на отца, и спрашивал снова и снова:
— Он умрет, сакеб? Он умрет?
— Если Аллах пожелает, он будет жить, но он очень тяжело ранен.
Вдруг Абд аль-Вахид истерически закричал:
— Где Аббас? Куда он исчез? Клянусь Аллахом, если Фалих умрет, я убью его. Сахеб, ты друг Фалиха, ты должен помочь мне найти и убить Аббаса. Куда он делся, проклятый? — и он зарыдал, судорожно всхлипывая.
Откуда-то появились два перепуганных маленьких мальчика. Они стояли поодаль, наблюдая за нами. Я подозвал старшего и велел ему бежать в деревню и поторопить людей, чтобы пригнали лодку. Оба мальчика убежали. Больше я ничего не мог придумать и беспомощно смотрел на Фалиха и на Дайра, который все еще поддерживал его. По лицу старика текли слезы.
Начали появляться мужчины и женщины, прибежавшие по полям. Какой-то мужчина сказал, что по протоку из деревни идет большая лодка. Чтобы выиграть время, он предложил перевести лодку, в которой лежал Фалих, к устью протока. Два человека повели лодку, бредя по колено в неглубокой воде. Наконец подошла большая лодка. Я с облегчением увидел, что в ней лежат коврики и подушки, а на дне постелей большой ковер. Когда мы начали поднимать Фалиха, он открыл глаза и четко сказал:
— Осторожно, ружье заряжено.
Потом он снова закрыл глаза и лежал неподвижно. Мы бережно перенесли его в большую лодку. Дайр сел позади, чтобы поддерживать его голову. Мы накрыли Фалиха ковриками. Несколько человек предложили свои плащи.
Один мужчина сел на корме, чтобы править веслом, другой привязал к носу веревку; двое других потащили лодку против течения. Абд аль-Вахид и я шли рядом по берегу, покрытому увядшим чертополохом и невысоким колючим кустарником. Мы оставили свою обувь в тарраде. Ступни моих ног были еще достаточно грубыми после годов блуждания босиком по пустыне, но Абд аль-Вахид, который, вероятно, ни разу в своей жизни не выходил из дому без обуви, скоро захромал и отстал от нас. Фалих открыл глаза и попытался что-то сказать. Приказав остановиться, я стал на колени рядом с лодкой.
— Где Абд аль-Вахид? — прошептал он.
— Сейчас придет.
— Скажи ему… скажи ему от меня, сахеб, что он должен отвести Аббаса к его отцу. Он не должен оставлять его, пока Аббас не будет в безопасности, рядом с Мухаммедом. Что бы ни случилось со мной, он должен сделать так, чтобы Аббас остался невредим. Это мои приказ. Скажи ему, чтобы он пошел туда сейчас же.
Фалих снова закрыл глаза, и я дал сигнал двигаться дальше. Аббас был, по-видимому, впереди нас, отчаянно стремясь скорее добраться домой.
Пока мы медленно продвигались вверх по течению, известие о происшедшем распространилось по округе. Небольшие группы людей в молчании спешили к нам из разных деревень. Подойдя, они с воплями бросались в воду. Стоя в воде, они мазали грязью головы и одежду; женщины разрывали на себе платье и били кулаками в грудь.
— Фалих, отец мой, отец мой! — причитали они и брели вслед за нами.
Фалих лежал на дне лодки, лицо его казалось совсем белым на фоне темной рубахи Дайра. Еще и суток не прошло с того момента, когда он приветствовал меня в своем доме. До сих пор рассудок мой находился в состоянии оцепенения, и я не мог до конца осознать случившегося. То, что произошел несчастный случай и Фалих тяжело ранен, я понял сразу; но сейчас мне стало ясно, что он умирает. Арабам показалось бы более естественным, если бы я рыдал вместе с ними, но какое-то глубоко сидящее сдерживающее чувство лишило меня и этого облегчения. Разделив с этими людьми по собственному желанию так много, я не мог сейчас разделить с ними проявление их скорби.
Наконец далеко за полдень мы добрались до деревни Фалиха. Принесли кровать, положили на нее Фалиха и, прокладывая дорогу сквозь обезумевшую толпу, внесли его в дом. Кто мог, пробился в комнату и тихо стоял там. Снаружи, однако, то вздымался, то опадал плач на фоне постоянного ритмичного звука, похожего на приглушенный бой барабанов; это женщины мерно ударяли себя по обнаженной груди. Фалих открыл глаза и посмотрел в потолок. Этот взгляд был единственным признаком жизни на обескровленном, восковом лице, похожем на безжизненную маску. Люди умоляли меня дать ему лекарство и отказывались верить, что я бессилен помочь. Отведя Абд аль-Вахида в сторону, я твердил ему, что единственный выход — отвезти Фалиха туда, где ему смогут сделать переливание крови, что каждая минута задержки уменьшает шансы на спасение его отца. Он соглашался со мной, но не делал ничего. Остальные стояли вокруг кровати, громко приговаривая:
— Он умирает.
— Да, он почти мертв.
— Клянусь Аллахом, Фалих не заслужил такой смерти.
Фалих шепотом попросил воды. Когда ему дали воды, он не смог проглотить ее, она полилась вниз по его подбородку и намочила рубаху.
Прибыл другой его двоюродный брат, Хатаб. К счастью, у него был решительный характер и он привык командовать. Хатаб немедленно взял все в свои руки. Фалиха положили в тарраду Хатаба, и он повез его в деревню своего отца Хамуда, расположенную недалеко от Маджара. Я отправился следом за ними в другой лодке, тяжелой и тихоходной, и мы скоро отстали. Когда я прибыл в Маджар, Фалиха уже перенесли в диванию, принадлежавшую Хамуду, и тот пошел звонить по телефону в Багдад Маджиду. В коридоре среди толпы стоял местный врач. Я спросил его, в каком состоянии Фалих. Покачав головой, он ответил, что Фалих, как кажется, умирает. Врач согласился, что единственным спасением было бы отвезти его прямо в Басру — ближайшее место, где могли сделать переливание крови.
Кто-то крикнул:
— Где англичанин?
Когда я вошел в комнату, мне сказали, что Фалих позвал меня. Я подошел. Он повел глазами и взглянул на меня, но ничего не сказал. Здесь была только его семья, и, хотя я боялся показаться назойливым, я остался у его постели. Мы стояли и ждали, время тянулось очень медленно. Стемнело. Внесли керосиновую лампу, которая, издавая слабое шипение, заливала комнату резким светом.
Вернулся Хамуд. Тяжкая задача — объявить о несчастье Маджиду — выбила его из колеи. Он совершенно растерялся.