Озеро призраков
Шрифт:
— Не подскажешь, кто у вас в деревне угол может на лето сдать? — спросил я у него, меняя тему разговора.
Парень долго и сосредоточенно думал, держа сигарету между пальцев и роняя на замасленные штаны пепел. Высунулся зачем-то из кабины, посмотрел на переднее колесо, подпрыгивавшее на неровной дороге, и не спеша ответил:
— К деду Филиппу подвезу. Он не откажет к себе пустить — деньги любит, да и дом у него просторный. Один со старухой живёт. Правда, старуха вредню-ю-ющая…
Деда
Парень сказал ему:
— Во, дед, постояльца привёз тебе. На всё лето. Пособление будет твоей старухе.
Тракторист зубасто оскалился. Он, видно, имел в виду деньги, которые старик возьмёт с меня за наём комнаты. Дед Филипп взглянул на моего сопровождающего, грязного, в масле, и сказал ему:
— Ты, Петька, не тарабань. Без тебя договоримся.
— Во даёт, — блеснул на меня глазами парень. — Уж и в бутылку полез. Ему заработать привезли, а он…
Парень независимо сплюнул и вразвалку пошёл к трактору. Трактор выкинул из трубы синюю гарь дыма и, подпрыгивая на комковатой дороге, покатил на другой край деревни.
— Издалека к нам? — спросил старик, оценивающим взглядом осматривая меня.
Я сказал ему, зачем приехал, на какой срок. Он стряхнул с колен приставшие мелкие стружки и щепки, присел на ошкуренное бревно, пригласил меня:
— Присаживайся! — Взял с верстака рамку с натянутой проволокой, бросил в кучу готовых: — Не знаю, что и делать, — сожалеючи сказал он. — И уважить хочется, и… — Он вскинул на меня пасмурные глаза: — Мать занеможила, третий день пластом лежит. Сам вот кручусь по хозяйству… А вам бы небось хотелось на довольствии хозяйском состоять?
Я подтвердил. Дед Филипп потёр ладонями колени.
— Старуха вот… — Он с минуту молчал, глаза смотрели в одну точку, он раздумывал. Потом повернул голову ко мне:
— Знаешь что, парень? Видишь через тын избу? Во-он она. Познакомлю я тебя с Иваном Прокофьевичем. Может, у него с недельку поживёшь, а там, глядишь, и старуха моя на ноги встанет — ко мне переедешь. А щас без старухи хозяйство вести? — Он пожевал сухими губами. — Может, в деревне кто возьмёт? — спросил сам себя. — Если только бабка Олюниха. Сходить? — И сам себе ответил: — Только вряд ли. Не то время. А Ивана я попрошу. Уважит. Сам-то в лесу, ужотко придёт. Как? — спросил он, видя моё молчание.
Я устал после трудной и дальней дороги. Ходить по деревне мне не хотелось. Хотелось войти в избу, лечь на лавку или сундук, ещё
Следуя своим мыслям, я спросил старика:
— Иван Прокофьевич? Это не тот, про кого мне тракторист рассказывал? Видали мы его — в лес пошёл. У вас Седым его прозвали.
Старик покачал головой, полез в карман за куревом, не нашёл того, что искал. Смешно выругался, ударив себя по коленям руками, сжатыми в кулаки.
— Вот ведь люди! Право слово, яблоко от яблоньки недалеко падает. Петька про него тебе набрехал? Слушай ты его!..
Дед Филипп долго крутил головой, надсадно кашлял в кулак, будто внутренности себе выворачивал, и ругался. Успокоившись, спросил:
— Что ещё Петька набрехал?
Я не ожидал, что разговор примет такой оборот, что мои слова так заденут старика, и поспешил замять разговор.
— Отец! — вдруг послышался слабый старческий голос из избы. — Подь сюда!
Дед Филипп приподнялся, выпрямил застывшую от старости спину.
— Старуха зовёт. Первый раз в три дня. Отудобела знать. Ты посиди, я счас.
Он ушёл, а я посмотрел на избу Ивана Прокофьевича, за тын. Дом был большой, старый, но крепкий. Брёвна чистые, ровные, хотя и потемневшие. За домом располагался огород, сад с пятью или шестью яблонями, дальше, за покосившейся изгородкой, переплетённой ветками чёрной смородины, лужок, на котором возвышалась, крытая дранью, крыша погреба.
Из низкой двери двора, пригибая голову, вышел дед Филипп.
— Занеможила мать шибко, — поделился он. — И чего с ней? Однако дня через два встанет, отойдёт. Легче ей стало.
Я уже целую неделю жил у Ивана Прокофьевича Простова. У деда Филиппа жена выздоровела, он звал меня к себе, но я отказался: у Седого мне было покойно, работалось хорошо, и я не собирался менять квартиру.
Хозяйство Ивана Прокофьевича было небольшое. Корову он не держал. Были куры, более десятка, две кошки. Другой живности не было. В огороде росла морковь, капуста, огурцы. Сотки три заняты картофелем. Под яблонями стояли пять ульев с сильными семьями.
Дом был по-особому духовит. Пахло нагретой вощиной, мёдом, сушёными ягодами и травами. Мебели особой не было. Диван, комод, шкаф, в кухне часы-ходики с гирями, а в горнице новые настольные. В передней висело ружьё. Старинное, с инкрустациями, и, как мне казалось, — дорогое.
— Дедово ружьё, — рассказывал мне Иван Прокофьевич, — отец говорил, что в давние года в Заболотье дед одного охотника от смерти спас, то ли тонул тот, то ли замерзал. В благодарность охотник и подарил деду ружьё. С тех пор и висит. Я из него ни разу не стрелял. Зачем? Пусть висит.