Озеро призраков

Любопытнов Юрий Николаевич

Синева сумерек сгущается. Кусты ольшаника, обступившие дорогу на реку, темнеют, сливаются в одну таинственную черноту. В долине реки светлее…Но вот всё больше меркнет небо на западе, и дальние заросли цветущей черёмухи, прижатые изгибами реки к высокому берегу, накрываются пологом темноты. Ни дуновения ветерка, ни взмаха крыла ночной птицы.

И совершенно неожиданно в этой тиши проклёвывается звук. Сначала один — робкий. Затем, убедившись, что тишина не обманчива, ему вторит другой, более смелый. Из-под чёрного высокого бугра им откликается третий. Звуки

растут, всё чаще, всё громче. И вот весь этот оркестр звучит во всю мощь.

Несёт ключевые воды река, тихо и ровно журча на мелководье. И это несмелое журчание, дыхание цветущей черемухи, бесшабашное, азартное пение соловьёв наполняют ночь такой жизнью, что мы невольно останавливаемся, не в силах ни говорить громко, ни идти дальше. Молча, стоим, боясь шевельнуться, и каждому хочется, чтобы эти минуты тянулись долго-долго, бесконечно.

Следы босых ног

Идёт дождик, весёлый и спорый. Мне кажется, что кто-то шлёпает по лужам босиком и тихо меня окликает. Выхожу на крыльцо, смотрю поверх кустов жасмина и шиповника. Никого нет. Весь вечер мне чудится, как босые ноги ходят по лужам.

Встаю с первыми лучами солнца. Смотрю на влажный песок дорожки. То ли солнце вылизало на песке крохотные углубления, то ли это — следы маленьких босых ног.

Какое дерево сажать надо

Годков двадцать по весне сажал дед Филипп возле своего дома по одной берёзке. Сейчас на этом месте шумит белая берёзовая роща. И в этом году, хоть и стар стал Филипп, посадил ещё одно деревце.

— Дедушка, — спросила его внучка Вера, — почему ты берёзки сажаешь?

— Да потому, внученька, — ответил Филипп, — что берёза самое что ни на есть наше крестьянское дерево, К примеру, из ели или сосны дома деревенские строят, чтоб тёплыми, духовитыми были. Дуб идёт на подбор избяной, на клин дровяной, на поделки разные, где крепость нужна. Осина или липа — дерева податливые, мягкие, — нужны для ремесла, на товар щепной: ложки, миски, что в доме может сгодиться, ольха на дрова, на уголь. Но самое наше дерево — это берёза. И в печке жарко горит, и дёготь дарит. А из бересты, сколько разных поделок делают! Веником и в бане попарятся, и пол в доме подметут. Вот и рассуди — какое дерево сажать надо.

Осень

Идёт дождь. Золотой дождь листопада. Он почти не слышен. Или очень тих, как шаги босых ног. В густой акварели ночи неслышно прикоснётся что-то холодное к щеке и отпрянет невесомо. Это одинокий лист. Они все одиноки, когда осыпаются с деревьев, и вновь вместе, когда лежат на земле.

Скучней становятся дороги. Длиннее ночи. В такие ночи интереснее сказки, неожиданней и непонятней сны. Они постоянно прерываются, как туман над прогретым солнцем пригорком, но никогда не кончаются совсем.

Могут заладить и длинные дожди — ровные и мелкие, как зёрна мака. Тогда всё скользнет: и дороги, и изгороди, и жерди мостков, перекинутых через рвы и речки. В такие влажные дни и ночи быстро жухнет лист.

Нахохлились петухи. Не поют они звонких песен — не поймут, то ли рассвет наступает, то ли туман белой куделью зацепился за пасмурное оконце. Коты заранее нашли себе удобное

место в тёплом углу и стали ещё ленивее.

В такие дни и песен не поют на улице: огни рано зажигаются в окнах. В каждом шорохе листвы, в дорожках дождевых струй, расползающихся по безглазым стёклам, в дыхании ветра — везде чудится сказка. Она и в лопающихся пузырьках вздувшейся речки Вори, и в тёмных крыльях туч, нависших над домами, и в сером отблеске воды, залившей овраги и низины.

Листья

Хрустящая тишина утра. Ещё вчера, казалось, было лето, лишь кое-где в зелени деревьев сиротливо мелькал жёлтый лист, а сегодня золотой огонь осени мимоходом пробежал по листьям клёнов, зажёг их, невзначай коснулся берёзы, охватил высоким пламенем осину, и скоро сожжёт лист за листом все деревья.

Омут листопада утопил окрестности. Он окружил деревья, захлестнул овраги и низины, подступил к домам и готов захлестнуть и их. Сколько же листьев золотых, серебряных, медных под ногами!? А деревья все сыплют их, падает лист за листом… Ребятишки поднимают лёгкие вороха и осыпают ими себя.

Опускается лист и, как одинокое крыло, не в силах взлететь одно в высокую синеву неба, медленно летит над

крутыми валами древнего городища Радонеж, над урочищем Белые Боги, над Алёнушкиным прудом в Ахтырке, над Покровским монастырём, над когда-то славным резным Кудрином.

Падают листья и в Абрамцевском парке, падают, осыпаются. Листья везде: и на горбатых деревянных мостиках, и на сонной глади прудов. Зелены только ели да туи. Осыпается лист на крутую тесовую крышу избушки на курьих ножках, неловко прилипает к брёвнам- скамейкам в берёзовой аллее, с тихим шёпотом скользит, будто рассказывает осеннюю сказку, по стеклу над скамьёй Врубеля. Чу, шаги! Лёгкие, неспокойные, как предутренний сон! Это не шаги. Это разговор листьев. Они летят, катятся, подпрыгивают, шмыгают, носятся по аллее и говорят, говорят…

В такие дни сходят с дубов рощи неспешно сказки, как сны снятся. Приходит кто-то без зова, без стука, открывает неслышно дверь, тихо берёт тебя за руку, и ты не сопротивляешься, будто так и положено, и ведёт тебя далеко-далеко.

Берёзовые поленья

Поленья пахнут подопревшей берестой, волглой древесиной. Мы их прикладываем к стене двора под широкий навес. Здесь они просохнут, их продует ветер, они приобретут янтарный солнечный цвет.

А в стылые декабрьские вечера, когда будет раскачиваться жёлтая лампочка на уличном столбе, а на чердаке занудит домовой, когда белая кисея метели начнёт нескончаемо срываться с крыши, мы положим их в широкий зев русской печки.

Будут излучать они янтарное солнечное тепло. Оно обживёт дальние углы бревенчатой избы, накалит белёные кирпичи печки, и к нам снова придёт лето, и поутру на стёклах окон зацветут белые розы, вырастут пальмы и раздастся тихий рокот волн, набегающих на рисованный морозом берег тёплого моря.

Певучее дерево

Жил Егор — мастер балалаечник. На всю округу балалайки его славились — звучные, распевные. Самый что ни есть худой музыкант на такой балалайке заиграет — заслушаешься.