Озеро шумит (сборник)
Шрифт:
Переходя ручей, охотник допустил оплошность: не выдержал и соблазнился на глоток воды. Увидел живую струйку в промоине, и будто лыжи приросли, и запершило в пересохшей глотке. Не совладал, лег животом на лед. Ведь знал, что боже сохрани больше глотка, но получилось больше десятка. И черт его поймет, как получилось?
Когда он встал — ощутил крайнюю слабость, а жажда сделалась вдвое сильней. И он со страхом подумал, что скоро начнется подъем на угор.
«Может, бросить мешок? Чего уж там, придется бросить. Сейчас хоть налегке-то дотянуть…» Он присмотрел подходящее место под елочкой, заломил ветку, чтобы после его найти. Со вздохом он скинул с плеча лямку, как вдруг почувствовал неладное на душе. И до него дошло, что вместе с ношей он оставит нечто такое, чего уже никогда не поднять. Да, он бросит здесь не только мешок, — гораздо большее, то самое, что движет им, заставляет крепиться. Ведь никогда еще не бросал он мешка!.. Нет, и теперь его не бросит. Будь что будет, но он его понесет.
Он снова вдел руку в скинутую лямку, заставил себя сделать шаг, оттолкнуться палками, еще раз шагнуть… Через боль в коленях, через нудную вяжущую лень ноги медленно обретали послушность. Он отломил в кармане смерзшийся кусочек хлеба, прожевал и проглотил. Так, шагая, ломал и оттаивал во рту кусочек за кусочком и за этим занятием незаметно взошел на угор. Даже удивился: до чего же просто на него поднялся, неужто оттого, что хлеб жевал? Там, на угоре, перед спуском, он встряхнул мешок, поправил лямки и вслух сказал себе: «Ну вот…» Потом заскользил с уклона, думая о том, что в избе его ждет самовар и калитки, что с хорошей удачи можно и «стопарик» пропустить. Уже давно ему так весело не думалось и не было так легко на душе.
И с чего это в последнее время втемяшилось, будто совсем уж становится плох, скоро и ног не потянет? Выходит, и не ведал, сколь еще вынослив да силен. Значит, гож и для настоящей охоты.
Напарников бы подобрать да за волчишками, как в добрые-то годы. Эх, любо-дорого вспомнить! Сколько верст за ними было выхожено. Что холоду-голоду перенесено, волнений пережито. А все же любо вспомнить… Через плечо — катушки с флагами, да ружья, да капканы: почти два пуда амуниции одной, когда и спал по-настоящему — забудешь. Да, с этим не считались, лишь бы делу польза, только бы волчишек до единого обрать… Эх, и было же взято зверя! А любопытно, сколько же? Другие вон считают да бахвалятся: столько-то медведей, столько-то волков; иной лисичек перечтет по пальцам. Похоже, только ради счета и охотятся. А он не ведает, сколько чего за жизнь перебил. Да где там все упомнить! Недавно пробовал медведей перечесть, не смог, запутался и смех, и грех. Все в памяти перемешалось. Однако волки лучше помнятся: уж больно трудно доставался каждый. Вон с людоедом сколько было хлопот…
Хоть очень давнее, а памятное дело. Испокон веку такого не слыхивали, чтобы волк охотился на людей, а тут — на тебе, восемь нападений за две недели! Так и сказал ему председатель райисполкома: «Непорядок, Логинов, в твоем хозяйстве. Гляди-ка, дело до чего дошло: люди на окраинах боятся выходить из дома, детишкам школу невозможно посещать. Ты должен истребить этого волка! Понимаешь? Обязан! Давай-ка сколоти команду из любителей, человек в пятьдесят, и гоняйте, пока не убьете…» А он-то ему, помнится, ответил: «Ты не советуй-ка, чего не понимаешь. Да нешто волка числом надо брать? И людей не стоит зря отрывать от работы. Нужно в помощь пару настоящих охотников, и, ручаюсь, возьмем зверя».
— Слово?
— Слово…
Идет, подремывает Логинов. Шуршат, похрустывают лыжи. Скользит луна над серебряным мелколесьем. В куртинах трудится мороз, кряхтит с натуги.
…И пошли втроем, вспоминает Логинов. Еще вызвался Кюреев из Тулгубы да Кауров, завзятый волчатник из города. Всяк понимал, сколь опасное дело им предстоит. Поди знай, что за волк? Чего доброго, бешеный! Это ж только подумать: сидит в засаде, жертву караулит; кидается, валит с ног и рвет и жрет живое тело! Недаром ходят сказки про оборотней. Вот тебе и сказка наяву… Сколько было споров да предложений, но Логинов-то верно угадал: война зверюгу с панталыку сбила, привык кормиться трупами, вот и счел по ошибке, что человек — законная добыча.
Было нервов попорчено, было пролито поту… Эдакий сволочной оказался зверь! Как понял, что его преследуют — на уход пошел. Настоящий рейд, от деревни к деревне, сегодня здесь разбойничает, завтра — там. Поди, перехвати его, проклятого! Вдобавок флагов не боялся. Уж это вовсе удивительно. Сколько раз складывали. Радовались: наконец-то! А он с лежки ходом под шнур и — прощай… Обложили его у деревни Суна. А он опять под флагами пролез. Увидели — ахнули: свежий след к жилью потянулся. На добычу пошел. Натворит беды! Кинулись к деревне, разделились: кто от околицы задворками, а Логинов — по берегу реки. У льда вдоль кустиков тропинка. Скоро люди по ней на работу пойдут. Уж где-то здесь он притаился… И вот он вымахал наперерез, расставил лапы, тормозит по насту. Два выстрела почти в упор, и оба — промахи. Вот стыд-то! Ой, до сих пор не по себе, как вспомнишь! Хоть истребили они вскоре волка, но промахи те вспоминать обидно и смешно…
На суболотине, верст за пять от деревни, усталость приступила снова… И угораздило его остановиться! Ну просто так, без крайней надобности. Почудилось, будто портянка сбилась, ногу вроде бы трет. Сдернул валенок — нога в порядке, но чтобы обуться, нужно сесть, а коли сел — перекурить. И засиделся, глядючи перед собой: уж так ли под луной равнина светится! Соснушки сирые, неприкаянные, тощие ручонки к югу протянули, как за подаянием, за теплом. Зима им навалила снегу на ладошки: «Вот вам, попрошайки». И месяц щурит ледяное око: «Терпи, природа, жди, природа. На севере — хорошенького помаленьку…»
«Хорошенького помаленьку, — сказал себе Логинов, — а ну-ка вставай!» Ноги не хотели разгибаться, обмякли, будто отделились от хозяина; зябкие мурашки бегали по ним. Он растирал, мял пальцами колени, икры и, навалясь на палки, наконец поднялся. Он стоял на дрожащих ногах, двигать которыми не было силы. Стоял и думал, что мешок, пожалуй, все-таки придется бросить. В лесу его никто не тронет, а завтра, отдохнувши, он за ним придет. Что ж, пропадать из-за мешка? Теперь за суболотиной лыжня на спуск пойдет. Налегке до деревни дотолкается. И пути-то осталось всего ничего. В избе небось самовар под парами. Калитки на столе под полотенцем. Сельпо еще работает. Если поднажать, можно и успеть. Да и чего скупиться? С почину не грех и большую взять, чтоб и хозяина с хозяйкой не обидеть. Себе он кружку пуншу намешает. Будет пить его врастяжку, глоток за глотком. Эх, пуншик! Да, с морозу — райское питье! Пунш, калитки, лежанка, думал он, и все тер и тер ослабевшие ноги, прогоняя мурашки. Да и не будет до деревни пяти верст. Версты четыре, самое большое. Эко расстояние, а главное, что под уклон. Лыжня набитая, толкайся да толкайся! Вот только не закрыли бы сельпо… Нет, не грешно сегодня спраздновать. Почин хороший. Норка, рысь. И шел-то молодцом, мешок не бросил. Есть покуда характер, есть!.. Так и донес бы потихоньку, да угораздило присесть. Зачем присел-то, дура-голова, тащился бы себе помалу. Поди, уже в деревню бы пришел. Вот и характер. Был характер… Еще ничего в лесу не бросал: ни мешка, ни ружья, ни добычи. А сколько раз случалось обессиливать. Так вот и лег бы, и замерз бы. Всегда он выручал — характер. В прошлом году похожее случилось, тоже, было раскис, как сейчас, собирался бросить мешок. Тогда он был потяжелее: выдру нес. Эх, Логинов, тогда донес, а неужто теперь не сможешь? Да грузу-то в мешке с десяток килограмм: норчонка, шкура да капканы… Топор еще, да много ль весу в топоре. Еще про рукавицы вспомни! Шутник ты, Логинов, становишься. А ну-ка, будет жалобиться, надевай мешок…
Ухвативши за лямку, он рывком поднимает заиндевевший кошель. Чтобы не потерять равновесие, не дать подогнуться ногам, свободной рукой налегает на лыжную палку. И кажется ему, что вот сейчас она подломится; тогда рухнет он головою в снег, и — как знать? — хватит ли в нем пороху снова подняться на лыжи… Устоявшись, он поочередно надевает лямки и через силу двигается с места. Идет он мелкими неровными шагами, толкаясь больше палками, чем лыжами. И в такт шагам твердит: «Давай, давай, давай».
Ну вот и позади болотина. Теперь, хоть незаметный глазу, а все же уклон. Толкайся, Логинов, толкайся. Теперь считай, что дотянул. Вон и поля уже начались. Нажми, а то калитки простывают, да и сельпо, чего доброго, могут закрыть… Посидеть бы ладом… Ведь редко и приходится. То некогда, то не на что. Сегодня-то как раз бы кстати. Хозяин любит про охоту поболтать, бывальщины послушать. Да и не только он, все почему-то падки до охотничьих историй. Приступят — не отвяжешься: вынь да положь. Подавай им такое, чего не бывает. А правду выложи — обидятся: неинтересно… Корреспондент один уж до того ли привязался, рассказывай ему про рысей, как они людей терзают. И рад бы рассказать, да не про что, не слыхивал такого, не нападают наши рыси на людей. В газетах, в книжках читывать случалось, а чтобы наяву, — никогда…