Озеро шумит (сборник)
Шрифт:
От нас все же не утаилось, как по ту сторону улицы в доме напротив шевельнулась занавеска. Оттуда выглянула краем глаза Сюкойн-буабо — бабка Торопыга, как ее прозвали в деревне. То ли мучала ее бессонница, то ли поднялась она раненько, чтобы пожаловаться на житье своему богу, висевшему в красном углу; маленький и важный, он безучастно взирал на старуху, ничем не помогая ей в безрадостной одинокой жизни.
Про эту бабку говаривали всякое, а главное: «Глаз у нее вроде дурной, особенно на рыбаков — как глянет, так и сглазит».
Так что для нас это не предвещало ничего хорошего: мы как раз отправились на утреннюю рыбалку — я, жена сына Марпы, и сам сын Марпы Доментьевны. Муж мой бодро жал на педали, въезжая на крутую горку, а я шагала, ведя свой велосипед рядом. Подъем был трудноват, эту горку мне не осилить.
Стоял август, и лето собиралось покинуть наши края. Осень уже постукивала в дверь ветрами, дождями, грянули первые ночные заморозки. Осень срывала с берез желтые листья, морщила озерную гладь, нагоняла низкие темные тучи. В скалистом ягоднике на старых вырубках дозревала, наливаясь соком, краснощекая брусника.
Широкое песчаное шоссе сразу за деревней круто огибало болото. Вся болотная низина была в тумане, он так и ходил волнами, стелился пеленой; скоро — дай только солнышку взойти! — рассеется от света и тепла.
А мы жмем на педали. Задрав хвост, несется за нами Вахти, то отстанет по своим собачьим делам, то забежит вперед.
В том месте, где начинается новый поворот, от большака отходит вправо небольшой проселок. Местные жители зовут его «Агинской дорогой». Шоссе убегает вперед, петляет среди рыбных озер и речушек, но нас тянет на порог Аги.
Глубокая колея говорит о том, что когда-то по дороге частенько ездили на лошадях. Теперь она поросла травой.
Мы бодро катим — то по тропе вдоль проселка, то между колеями, а дорога ведет нас вниз, под горку, все под горку, к реке. Легко и приятно ехать по Агинской дороге!
По одну сторону малорослый лесок, по другую — покосившаяся изгородь из перевязанных еловых жердин, как бы завалившихся одна на другую. Такие изгороди здесь почему-то называют «журавлиными». За оградой старые покосы, зарастающие кустарником. Сено уже убрано, но куда-то в другое место, не под крыши деревеньки Аги. Не жуют там больше сено коровы, не позвякивают их колокольчики, не снуют по деревне бабы, не поднимается дымок ни над одной крышей.
А вот она и сама — деревня. Десяток стареньких домов, покосившиеся баньки, сараи и почерневшая от времени рига. Деревня опустела, но так и лепится на прежнем месте, у реки, где ее поставили лет сто назад бородатые карельские мужики, умевшие рубить ладные старинные избы.
Обомшели избы, бурьяном и крапивой поросли дворы, пустынно в деревне Аги. Один за другим покидали ее жители, переселяясь в Колатваару, в большое селение поблизости. Стоит оно на берегу реки Коллас и красуется в ее глади окошками к воде. На пригорке, тоже окошками к речке, вырос второй порядок, и стали его называть Аги — по привычке. Иной раз можно было слышать, как деревенские говорили между собой:
— Вот Ийван был же вчерась со стадом…
— Какой это Ийван?
— Да Агинский…
Название деревни прочно утвердилось за ее прежними жителями как доброе прозвище.
Слезаем с велосипедов и оставляем их в пустой деревне, прислонив к одному из домов. Осматриваемся.
Посреди деревни торчит колодец. Поднимаем тяжелую, толстую крышку и заглядываем в него. Глубоко в землю уходит темный, весь в зеленовато-бархатном мхе сруб, на дне поблескивает вязкая жижа. Тянет плесенью и холодом. Дотрагиваемся до ворота, и он жалобно, натужно скрипит.
И тут мне вспоминается рассказ, слышанный в деревне от старух.
Один из строивших этот колодец старик карел будто бы сказал, когда колодец был вырыт и испробована студеная водица: «Сколько в этом колодце вода продержится, столько и жить в этой деревне людям…»
Слова старика сбылись, хотя в народе говорят и так, что в глубоком колодце вода никогда не иссякнет. А вот поди ж ты, иссякла она в агинском колодце. И жизнь в деревне захирела, зато продолжилась в другом месте, еще светлей да краше прежнего.
Когда у Вити Пенни, одного из агинских мальчишек, спросили — где лучше жить, в Колатвааре или Аги, он ответил:
— Летом там, а зимой здесь. Зимой там было скучно без света, да и в школу ходить далеко. Нас на лошадке возили, а все равно холодно…
Мы еще раз оглядываем деревню, и в памяти остается вековая ель возле колодца. Многое могла бы она порассказать про эти места, да никто не слушает, о чем она шумит на ветру…
Одинокая ель еще долго маячит перед глазами, когда мы оборачиваемся к деревне, продолжая свой путь. Дальше, к реке.
Полусгнившие скользкие мостки из толстых бревен ведут нас через топкое болото все ближе к цели, к реке. Справа позади остается круглое, как блюдце, неглубокое болотное озерко — Муталамби, словно черный дурной глаз на вязкой низине.
Болото кончается, и вот мы на месте. Перед нами порог Аги, мельничная плотина, старая избушка у моста. По обеим сторонам вдоль берега мостки и бревна, сцепленные друг с другом. С этих мостков сплавщики направляют бревна под мост, в далекий порожистый путь, вниз по капризной реке Туллос, пробившей себе русло в скалистых берегах.
Вверх по течению, над порогом, река спокойная, гладь воды подернута еще туманом, и с моста кажется, будто в реке разлито дымящееся, парное молоко… Но вот у моста сильное течение подхватывает спокойную воду и с силой швыряет ее о камни. Порог Аги стремителен и бурлив и в хорошую, и в плохую погоду. Говорят, что он до сих пор тоскует по своей зазнобушке, по первой любви…
Давным-давно, много лет, а может, и веков назад молодой мельник привел себе в жены красивую, золотокудрую девушку, и буйный Аги сразу страстно влюбился в нее. Много раз пытался соблазнить молодуху, унести в своих объятиях… Чтобы заманить красавицу, он прикидывался и покорным и послушным, сдерживая силу своих вод. Но нет, не полюбила его златоглавая, не приласкала, не прельстилась буйной силою. Она любила своего чернобрового мельника и, стоя на мосту, часто пела про свою любовь… И горела эта любовь год от году ярче, и она мельнику своему ненаглядному троих красавцев сыновей подарила… Каково было терпеть это влюбленному Аги, какой ревностью пылало его гордое сердце! Завидовал он мельнику так, что и не расскажешь. Уж больно мирно да ладно жил мельник со своей женой, любая работа у них спорилась. Ни ссор, ни раздоров не было. И тем сильнее бесновался падун, тем громче завывал по ночам, особенно в непогоду, И тем больше завидовал простому людскому счастью. Порой даже ревел от злобы и в бессильном гневе ворочал в пучине, на дне, громадные камни.