Ожерелье королевы
Шрифт:
— Ну, Андре, — сказала она, — как вам показалась эта графиня?
С этими словами она отпустила вожжи, и лошадь помчалась как стрела, завернув за угол улицы Сен-Луи.
В эту-то минуту г-жа де Ламотт открыла окно, чтобы позвать дам-благотворительниц.
— Я нахожу, — отвечала дама, которую звали Андре, — что госпожа де Ламотт жалка и очень несчастна.
— Она хорошо воспитана, не правда ли?
— Да, без сомнения.
— Вы что-то холодны к ней, Андре.
— Если вам угодно знать правду, у нее в лице есть что-то хитрое, что мне не нравится.
— О, вы недоверчивы, Андре, я это знаю, и чтобы понравиться вам, надо быть совершенством. Я же нахожу, что эта графиня вызывает участие и очень естественна — как в своей гордости, так и в смирении.
— Она должна быть очень счастлива, что имела честь понравиться вашему…
— Берегись! — крикнула дама, быстрым движением вожжей заставляя свою лошадь, едва не сбившую с ног носильщика на улице Сент-Антуан, взять вправо.
— Перегись! — крикнул оглушительным голосом Вебер.
И кабриолет продолжал свой путь.
Но сзади раздались проклятия человека, едва не попавшего под колеса, а несколько голосов, отозвавшихся эхом на его брань, тотчас же придали своим возгласам крайне враждебный характер.
В несколько секунд Бел отдалился от людей, посылавших вслед им проклятия, на огромное расстояние, отделявшее улицу Сент-Катрин от площади Бодуайе.
Там, как известно, дорога разветвляется; но умело правившая дама храбро выбрала улицу Ткацкого Ряда, многолюдную, узкую и далеко не аристократическую.
Поэтому, несмотря на часто повторяемые дамой окрики и рев Вебера, со всех сторон раздавались крики взбешенных прохожих:
— О, кабриолет! Долой кабриолет!
Бел продолжал мчаться, и его кучер своей маленькой, почти детской ручкой заставлял его бежать быстро и свободно по лужам растаявшего снега и по более опасным замерзшим ручейкам и выбоинам на мостовой.
Против всякого ожидания, пока дело обошлось без осложнений; ярко горевший фонарь отбрасывал перед собой луч света, а эта предохранительная мера была роскошью, которой полиция того времени не требовала от владельцев кабриолетов.
Итак, повторяем, дело обошлось без всяких неприятных случайностей: кабриолет не зацепил ни одного экипажа, не задел ни одной тумбы, ни одного прохожего, что положительно было чудом; а между тем крики и угрозы не умолкали.
Кабриолет с той же быстротой и так же благополучно пересек улицы Сен-Медерик, Сен-Март и Мясника Обри.
Может быть, читатель подумает, что по мере приближения к более цивилизованным кварталам ненависть, проявляемая прохожими к аристократическому экипажу, должна была ослабевать.
Совершенно наоборот: едва Бел вступил на улицу Железного Ряда, как Вебер, преследуемый по-прежнему бранью черни, заметил собравшиеся по пути следования кабриолета группы людей, причем многие намеревались даже бежать за экипажем и остановить его.
Но Веберу все же не хотелось тревожить свою госпожу. Он видел, какое хладнокровие и какую ловкость она выказывала, умело проскальзывая мимо всех препятствий — одушевленных и неодушевленных, которые вызывают отчаяние или чувство триумфа у парижских кучеров.
Что касается Бела, то, крепко держась на своих словно стальных ногах, он даже ни разу не поскользнулся, до такой степени рука, державшая вожжи, умело помогала избегать встречающиеся спуски и разные случайности в пути.
Однако вокруг кабриолета уже раздавался не ропот, а громкая брань. Дама, державшая вожжи, заметила это, но приписала враждебное настроение какой-нибудь обычной причине, например холодной погоде и дурному расположению духа обывателей. Тем не менее она решила не испытывать судьбу.
Она щелкнула языком; при этом звуке Бел вздрогнул и со спокойной рыси перешел на длинную.
Лавки пролетали мимо; прохожие бросались в сторону.
Крики «Берегись! Берегись!» не умолкали ни на минуту.
Кабриолет был уже недалеко от Пале-Рояля и только что промчался мимо улицы Кок-Сент-Оноре, перед которой самый красивый из всех снежных обелисков возносил еще довольно горделиво к небу свою иглу, уменьшавшуюся от оттепели, как палочка ячменного сахара, которую дети, обсасывая, делают в конце концов не толще иголки.
Этот обелиск был увенчан роскошным султаном из лент, правда несколько полинялых. А ленты поддерживали качающуюся между двумя фонарями доску, на которой народный стихотворец из этого квартала начертал прописными буквами следующее четверостишие:
О государыня, чей лик всех чар прекрасней, Стань рядом с королем, спасающим народ: Пусть хрупок памятник, пусть тают снег и лед — У нас в сердцах любовь к тебе не гаснет [4] .4
Здесь и далее стихи в переводе Г. Адлера.
Здесь-то Бел в первый раз натолкнулся на серьезное препятствие. Монумент, который собирались иллюминировать, собрал вокруг себя много любопытных, стоявших плотной толпой, а через толпу нельзя проехать рысью.
Поэтому поневоле пришлось пустить Бела шагом.
Но все видели, как он мчался с быстротой молнии, слышали летевшие ему вслед крики, так что, хотя он, встретив препятствие, разом остановился, появление кабриолета, по-видимому, произвело на толпу самое неблагоприятное впечатление.