Ожерелье королевы
Шрифт:
Тем не менее, она расступилась.
После этого ехавшие натолкнулись на другую толпу, собравшуюся уже по другой причине.
Решетки Пале-Рояля были открыты, и огромные костры во дворе согревали целую армию нищих, которым лакеи герцога Орлеанского раздавали суп в глиняных мисках.
Но как ни велико было число людей, гревшихся и пробавлявшихся едой, все же зрителей, наблюдавших, как они ели и грелись, было еще больше. В Париже уж такое обыкновение: на каждого человека, чем бы он ни был занят, всегда найдется много любопытных зрителей.
Кабриолет, преодолев первое препятствие, был поэтому вынужден остановиться перед вторым, как корабль среди подводных камней.
В ту же минуту крики, до этого доносившиеся до обеих дам как неясный и неопределенный шум, долетели до их ушей совершенно явственно.
— Долой кабриолет! Долой убийц! — слышалось со всех сторон.
— Эти крики относятся к нам? — спросила свою спутницу дама, правившая лошадью.
— Боюсь, что к нам, — отвечала та.
— Да разве мы задавили кого-нибудь?
— Никого.
— Долой кабриолет! Долой убийц! — с бешенством ревела толпа.
Гроза все разрасталась, лошадь схватили под уздцы, и Бел, которому не очень-то нравилось прикосновение этих грубых рук, перебирал ногами; с морды его во все стороны слетали клочья пены.
— К комиссару! К комиссару! — крикнул кто-то.
Дамы переглянулись в полном изумлении.
Тотчас же тысячи голосов подхватили:
— К комиссару! К комиссару!
Между тем несколько любопытных старались заглянуть под верх кабриолета.
В толпе начались пересуды.
— Смотри, здесь женщины, — сказал чей-то голос.
— Да, это куколки Субиза, содержанки Эннена.
— Девки из Оперы, воображающие себя вправе давить бедный люд, потому что имеют по десяти тысяч ливров в месяц, чтобы откупаться от больницы.
Бешеное «ура» раздалось в ответ на эти последние оскорбления.
Волнение проявлялось у обеих дам неодинаково. Одна, вся задрожав и побледнев, отодвинулась в глубь кабриолета, а другая решительно высунула голову, нахмурив брови и стиснув зубы.
— О сударыня, — воскликнула ее спутница, оттаскивая ее назад, — что вы делаете?
— К комиссару! К комиссару! — продолжали кричать в толпе. — И пусть они назовут себя.
— О сударыня, мы погибли, — сказала дама помоложе на ухо своей спутнице.
— Мужайтесь, Андре, мужайтесь, — отвечала та.
— Но вас увидят, могут узнать!
— Посмотрите через заднее окошечко, сидит ли Вебер сзади.
— Он пытается сойти, на него набросились, он отбивается. А, вот он подходит.
— Вебер, Вебер! — сказала по-немецки дама. — Помогите нам выйти.
Слуга повиновался и, отодвинув сильным движением плеч толпу, отстегнул фартук кабриолета.
Обе дамы легко спрыгнули на землю.
В это время толпа обрушила свою ярость на лошадь и на кабриолет, разломав его кузов.
— Да в чем дело, ради Бога? — продолжала по-немецки старшая дама. — Вы понимаете тут что-нибудь, Вебер?
— Честное слово, нет, сударыня, — отвечал слуга, которому на этом языке было легче объясняться, чем по-французски, продолжая раздавать вправо и влево здоровые пинки ногами, чтобы выручить свою госпожу.
— Да это не люди, а какие-то дикие звери! — продолжала дама по-немецки. — В чем они меня обвиняют? Ну?
В эту минуту учтивый голос, составлявший резкую противоположность раздававшимся вокруг дам угрозам и оскорблениям, отвечал на чистом саксонском диалекте:
— Они обвиняют вас, сударыня, в нарушении появившегося сегодня утром распоряжения парижской полиции, запрещающего до весны езду в кабриолетах, и без того небезопасную даже по хорошей мостовой, а теперь прямо гибельную для пешеходов в эту гололедицу, когда так легко попасть под колеса.
Дама обернулась, чтобы узнать, откуда раздался этот вежливый голос среди грозившей ей толпы, и заметила молодого офицера, которому, чтобы добраться до нее, пришлось, вероятно, сражаться так же энергично, как и Веберу, чтобы оставаться на своем месте.
Приятная и благородная наружность молодою человека, его высокий рост и мужественный вид понравились даме, и она поспешила ответить по-немецки:
— О Боже мой, сударь, я ничего не знала об этом распоряжении, решительно ничего.
— Вы иностранка, сударыня? — спросил молодой офицер.
— Да, сударь. Но скажите, что мне делать? Они ломают мой экипаж!
— Надо им оставить доламывать его, сударыня, и скрыться тем временем. Население Парижа озлоблено против богачей, выставляющих напоказ свою роскошь перед голодными и терпящими нужду людьми, и на основании сегодняшнего распоряжения вас отведут к комиссару.
— О, никогда, — воскликнула дама помоложе, — никогда!
— В таком случае, — продолжал со смехом офицер, — воспользуйтесь проходом, который я сделал в толпе, и исчезайте.
Эти слова были сказаны развязным тоном, который дал иностранкам понять, что офицер слышал замечания толпы относительно содержанок господ де Субиза и Эннена.
Однако спорить было не время.
— Дайте нам руку и проводите до первого извозчика, — сказала старшая дама властным тоном.
— Я собирался поднять вашу лошадь на дыбы, и вы могли бы убежать, воспользовавшись переполохом, так как, — продолжал молодой человек, которому очень хотелось избавиться от ответственности, падавшей на него, прими он на себя небезопасную охрану незнакомок, — народ недоволен, что мы говорим на языке, которого он не понимает.