Ожерелье от Булгари
Шрифт:
И действительно, Дорис Дюбуа была одним из самых совершенных существ, которые ему доводилось видеть, не говоря уж о том, чтобы уложить в свою постель: длинные, изящные загорелые ноги, полные нежные груди, которыми большинство тощих женщин может обзавестись только с помощью имплантатов, а Дорис имела от природы, – груди, сохранившие нежную гладкость и тепло человеческой плоти. У нее были чувственный рот и огромные синие глаза, в которые Барли смотрел без всякого смущения. Дорис обрела на своем телевизионном поприще поразительную способность смотреть на собеседника улыбаясь и кивая, но при этом думая совершенно о другом. Он мог смотреть ей в глаза, не встречаясь с ее взглядом, и находил это весьма удобным. Сильная любовь так часто вызывает смущение. Дорис была широко эрудирована, и ему это нравилось. Слишком большой кусок своей жизни он провел с Грейси, никогда не прочитавшей ни одного романа. Ее представление об
– Помимо всего прочего, – заметила Дорис, – не то чтобы я жаждала выйти за тебя замуж, брак – это давно изживший себя: институт, и я – предпочитаю, чтобы меня знали, как Дорис Дюбуа, а не Дорис Солт, не желаю находиться в конце списка, но, когда я стану твоей законной женой, а не просто партнершей, мне бы не хотелось, чтобы поблизости болталась еще одна миссис Солт.
Барли Солт почувствовал, как его сердце переполняется радостью. Он достиг отличного результата с теми картами, что были сданы ему при рождении, но ведь оставались еще званые ужины, где он чувствовал себя не в своей тарелке, где над ним потешались – над грубым, неотесанным парнем, каким он был от рождения.
Если разговор заходил об опере, литературе или искусстве, он терялся. Так что женитьба на Дорис Дюбуа, отлично разбирающейся в этих сферах жизни, будет самым настоящим триумфом. И это она, несмотря на все ее оговорки, подняла вопрос о браке, а не он!
Глава 5
Что это? Письмо, присланное по почте адвокатами Барли? Он хочет отнять у меня мое имя? Украсть у меня саму мою сущность? Я больше не должна быть Грейс Солт? Предлагаются дополнительные алименты – 500 фунтов в месяц, – если я снова возьму девичью фамилию? (Что ж, он хотя бы подкупает, а не угрожает.) Я должна вернуться к своей жизни до замужества, снова стать семнадцатилетней, давным-давно исчезнувшей Грейс Макнаб? Да я уж и не помню, кто она такая! Разве такое возможно? Что я сделала? Неужели я столь ничтожна, что он не желает оставить мне хотя бы эту последнюю связывающую меня с ним ниточку? Я вообще должна перестать существовать? Что ж, я вполне могу это понять. Вы только посмотрите на меня! Кровожадная, как назвал меня судья, носящая клеймо несостоявшейся убийцы. Барли, должно быть, считает, что его прямая обязанность защитить себя и ее. Конечно, он желает уничтожить меня. Что я такое, кроме как истеричка, однажды совершившая безрассудный и бессмысленный акт жестокости – это я цитирую судью – и не заслуживающая ничего лучшего? Мужчина может, открыто проявлять свои чувства, как описал наш тогдашний консультант по вопросам семьи и брака любовь моего мужа к Дорис Дюбуа, но женщине это не положено.
«Судья насыпал соли на раны Грейс», – кричали заголовки. «Любовная драма жены толстосума» и тому подобное. «Королева телевизионных культурных программ украла моего мужа», – плачется жена Солта». Когда меня волокли, униженную и сломленную, за решетку, вокруг роились сотни физиономий с напоминающими фаллосы объективами. Мерцали вспышки. К тому времени, как я оттуда вышла, через год с четвертью, поседевшая и еще больше растолстевшая, пресса утратила ко мне интерес. У ворот тюрьмы меня поджидали только парочка киношных команд, несколько репортеров местных газет и группа борцов за права женщин, желающих получить пожертвования. Власти любезно позволили мне уйти через черный ход, так что даже мой адвокат упустил меня, и мне пришлось самостоятельно добираться домой, или туда, что я отныне должна была называть своим домом, – в Тавингтон-Корте, огромный многоквартирный дом из викторианского красного кирпича, расположенный за Британским музеем. Здесь обретались печальные разведенки и крошечные пожилые леди, благодарные за защиту проживающему в доме портье, а также вдовы, доживавшие свой век в благопристойном одиночестве, Домище занимал: целую улицу, и тем, у кого имелись внуки, которые могли их навещать, еще повезло. Я к их числу не отношусь. Вряд ли мой сын Кармайкл снизойдет до визита.
Все это время я разговаривала лишь с адвокатами и бухгалтерами, и все они, казалось, желали, чтобы отныне я думала только о перспективе надвигающейся старости, немощи и смерти.
Я победила, но исключительно для того, чтобы прожить остаток жизни в одиночестве.
Теперь средства массовой информации уже полностью утратили ко мне интерес. Они не нарадуются счастью Барли с Дорис, поженившихся на прошлой неделе. Свадьба проходила в «Хелло!», и эта новость мусолится без конца. Мой процесс превратился в обертку для вчерашней рыбы с чипсами. Очень мне подходит, как сказала бы Дорис. Теперь никто не ест рыбу с чипсами, завернутую в свежую газету, – запрещено правилами ЕС. А если кто ее и продает, то только в перерабатываемой полиэтиленовой упаковке. Я терпеть не могу есть в одиночестве в ресторанах, сидя за столиком с книжкой и ощущая жалость окружающих. Просто поразительно, как мало у меня знакомых! Моя замужняя жизнь крутилась вокруг Барли: все наши знакомые знали нас как супружескую пару. Я была лишь пристяжной.
Они жалеют меня, но эти милые люди, какими я их считаю, если и приглашают прийти, то только на ленч, а не на ужин, и мы, как правило, едим на кухне. Все лучше, чем ничего.
Я разучилась вести светскую беседу. Когда-то я очень хорошо с этим справлялась, но после многих лет совместной жизни с Барли, который всегда так громко возмущался, если я произносила что-то, кроме «да, милый», «нет, милый», я привыкла помалкивать, и, в конце концов, он стал считать меня полной дурой. И уж, конечно, никаких остроумных бесед в тюрьме и даже по выходе оттуда, поскольку я все еще пребывала в некотором отупении, и мне приходилось подбирать слова, чтобы как-то выразить мысли.
Дорис Дюбуа кто угодно, только не тупица. Я не смотрю ее программу – это слишком тяжело для меня. Но иногда, переключая каналы, я натыкаюсь на нее – ведущую весьма успешного шоу «Мир искусства». Передача идет два раза в неделю: в девять часов – самое пиковое время – по средам и повторяется поздно ночью по понедельникам. Идеальная фигура, пышные, коротко стриженые волосы, очаровательная улыбка, легкость в разговоре, очевидный ум, широчайшая эрудиция, сдержанная ирония. Самое худшее, что можно о ней сказать, – Дорис похожа на несущегося, на полной скорости капитана хоккейной команды. Да и с чего бы если у вас нет на то особой причины, говорить о ней плохо? Даже мне трудно это делать.
Отныне Дорис Дюбуа будет носить фамилию Барли – хотя, как я заметила, даже не упоминает ее, – как не говорит и о его любви, внимании и деньгах. Иногда за ними следит нанятый мною детектив, некто Гарри Баунтифул. Какая чудесная фамилия! Из-за фамилии я его и выбрала, листая «Желтые страницы». Дорис с Барли встретятся в «Аспрейз» на Бонд-стрит, затем пройдут до «Гуччи», где Барли, возможно, купит пару мокасин, чтобы удобнее было гулять по Сент-Джеймскому парку и кормить уток. Затем, может быть, они пойдут в Эпсли-Хаус, построенный специально для герцога Веллингтона, того самого, что когда-то разбил Наполеона. Там они полюбуются великолепным полотном кисти Гойи, где герцог изображен верхом на жеребце. Если присмотрятся повнимательнее, то заметят слабую тень проступающей под краской трехцветной шляпы. Изначально это был портрет «короля» Испании Жозефа Бонапарта, брата Наполеона. Но герцог со своим войском стоял у ворот Мадрида, узурпатор бежал, и Гойя предусмотрительно пририсовал к телу новую голову и продал картину герцогу. Художникам тоже надо зарабатывать на жизнь. Так зачем пропадать великолепно изображенному коню?
А может, Барли с Дорис рука об руку пойдут в «Булгари» на Слоан-стрит, чтобы полюбоваться каким-нибудь рубиновым браслетом для ее запястья, размышляя, покупать или нет, но, скорее всего, купят. Потому что она его заслуживает. Потому что она – это она.
Потом пройдутся до Музея Виктории и Альберта, чтобы полюбоваться, скажем, севрским обеденным сервизом (1848 год), принадлежавшим когда-то самой королеве Виктории. Дорис распишет Барли все изящество этого сервиза, и служащий даже позволит им подержать в руках некоторые предметы. Они важные посетители, а у Дорис есть друзья во всех крупнейших культурных заведениях.
Благодаря своей новой жене Барли теперь научился оценивать качество стоящих перед ним тарелок, может отличить ценный китайский фарфор от обычного и понимает, что они несравнимы. Теперь ОН знает, где заканчивается невежество и начинается экстравагантность. Дорис для Барли – живая энциклопедия искусства. Они влюблены друг в друга. Возможно, они уделяют друг другу даже больше времени, чем могут себе позволить. Ее рейтинг чуть-чуть падает. Его дивиденды тоже. Потому что, как говорит Гарри Баунтифул, жизнь идет своим чередом. Но эта пара, только недавно открывшая друг друга, благословенна. Удача сопровождает их повсюду. На прошлой неделе Дорис угадала пять номеров в лотерее и выиграла тысячу двести фунтов. А последний офисный комплекс Барли завоевал приз в области архитектуры. Вероятно, Дорис на короткой ноге с одним из судей.