Ожерелье от Булгари
Шрифт:
В это Рзндомы по своей наивности свято верили и потому заплатили Уолтеру только тысячу восемьсот фунтов стерлингов за портрет – ну, в сущности, за два, – полагая, что это более чем щедрое вознаграждение. И вообще, наняв его, практически никому, не известного художника, они оказывают ему услугу, вводя его, таким образом, в те слои общества, где художники получают восемнадцать тысяч фунтов за один удачный портрет, а не тысячу восемьсот за пару, то есть триста фунтов в неделю за шесть недель работы. Если уж на то пошло, Уолтер предпочел бы рисовать пейзажи. Конечно, погода и освещение могут меняться, но, по крайней мере, сам пейзаж неподвижен.
– Значит, вы хотите, чтобы я представила вас сидящей в углу женщине
Камни в ожерелье переливались всякий раз, когда на них падал свет, вещица казалась волшебной и замечательно живой. Уолтер надеялся, что ему удалось передать эту игру на холсте, – краски и кисть, увы, не способны на большее. Но в целом он был доволен. Уолтер подумал, что копия даже чуть лучше, чем оригинал, – он уже набил руку на первом портрете, – но только он и мог заметить разницу. Вообще-то лишь один человек из сотни хоть что-то замечает.
– У вас только десять минут до начала аукциона, – сказала леди Джулиет. – Мне бы хотелось, чтобы вы вышли на помост, немного поговорили об искусстве и были бы при этом обаятельным и красивым, каким вы умеете быть. Все увидят, что вы фотогеничны, решат, что у вас есть будущее, и цена утроится. Но, безусловно, сначала поговорите с Грейс. Я хочу, чтобы она была в хорошем настроении. Барли отлично ее обеспечил: как минимум три миллиона, а возможно, и больше. Никто из нас не любит упоминать о больших суммах в прессе, иначе нас сочтут толстосумами, а я так не люблю, когда меня называют толстой, хотя сама знаю, какая я. Маленькие дети повсюду нуждаются в таких женщинах, как Грейс. Обездоленным вполне хватит части чьих-нибудь алиментов. Будущий мир будет миром многократных разводов и повторных браков. А условием любого брачного соглашения являются выплаты не только в случае смерти, но и при разводе. Мы слишком хорошо живем, поглощая шампанское и канапе, вам не кажется? Но что поделаешь? Мир таков, каков он есть. Все, что в наших силах, – это попытаться изменить какой-нибудь его крошечный кусочек.
Таким образом, Уолтер познакомился с Грейс на благотворительном приеме Рэндомов. Разница в возрасте между ними была в точности такой же, как у Барли с Дорис. Двадцать шесть лет между Грейс и Уолтером и двадцать шесть лет между Барли и Дорис.
Перед Уолтером была женщина с печальными темными глазами и ласковым, немного удивленным выражением лица – словно она впервые увидела мир. Такое выражение бывает у годовалого младенца, когда он обнаруживает, что для того, чтобы ходить и бегать, нужно выработать некоторый иммунитет к острым углам. Он подумал, что ей около сорока. В любом случае старше его, но кому до этого дело? Ее платье из насыщенно пурпурного жатого бархата было того самого качества и цвета, который ему страстно хотелось передать на холсте. Платье, застегнутое до самой шеи, с длинными рукавами и плотными манжетами, будто женщина нуждалась в защите – хотя бы такой, какую могла дать ей ткань. Никаких драгоценностей, кроме жемчужных клипс.
Конечно, он подумал о розах: его мать, жена приходского священника, выращивала в церковном садике, где Уолтер провел большую часть своего детства, великолепные розы именно такого цвета. Мать сказала ему, что роза называется «цветок Иерусалима»: обычного розового цвета бутон, распускаясь, с каждой неделей наливался пурпуром, пока лепестки не становились почти черными и опадали, осыпаясь с драгоценной тычинки, которую некогда так бережно охраняли.
Грейс Солт сидела в одиночестве, слушая игру струнного квартета, расположившегося в своего рода портике из розового гипса на голубом прозрачном помосте. Снизу музыканты освещались каким-то призрачным светом. Все это устроила фирма под названием «Фонд райзерс фан», и крошечные золоченые стульчики, шампанское и канапе смотрелись несколько странно
Уолтер присел рядом с ней на обитую зеленым шелком софу. Грейс забыла имя молодого человека буквально через мгновение после того, как леди Джулиет, представив его, удалилась, по вежливо попросила его рассказать о себе. Уолтер ответил, что он – художник, написавший портрет, который станет главным лотом аукциона. Она сказала, что портрет ей очень нравится: ему удалось передать на холсте доброту леди Джулиет.
– Леди Джулиет не хочет казаться просто доброй, – возразил Уолтер. – Она предпочитает выглядеть значительной. Я попытался изобразить ее суровой, но, увы, искусство художника в том и заключается, чтобы показать па холсте душу позирующего, а она такая, какая есть.
Он придумал это объяснение буквально час назад специально для нескольких ведущих колонок светских сплетен, удостоивших прием своим присутствием. Уолтеру казалось, что это откровение здорово смахивает на клише, но журналисты с удовольствием его проглотили.
– Я знаю, что леди Джулиет очень добра, – произнесла Грейс, – поскольку она довольно часто приглашает меня на ленч. Конечно, не настолько добра, чтобы пригласить на ужин. Но одинокие женщины, если у них нет выдающихся талантов или собственного стиля, совершенно никчемны, и к ним нужно применять закон о регулировании расходов населения.
Отец Уолтера, священник, частенько рассуждал о законах, регулирующих расходы населения, когда Уолтер просил велосипед или новые тренажеры, о которых другие дети в деревне не могли и мечтать. Излишние расходы всегда считались оскорбительными для Господа и человека, и в средние века эти законы стали более жесткими. Если ты тратишь слишком много и слишком небрежно, то будешь наказан. Уолтер не слышал, чтобы кто-то упоминал об этих законах с тех пор, как умер отец, и если в те времена ссылка на них буквально выводила его из себя, то сейчас лишь вызвала грустные воспоминания об отце. Он почувствовал, что эта женщина сможет понять его душу.
Уолтер заявил, что абсолютно уверен: если бы она захотела, то легко нашла бы партнера. Она такая красивая женщина.
– Вы очень галантны, – возразила она, – но говорите глупости. Вы напоминаете мне моего сына Кармайкла.
Но ее лицо немного просветлело, и она улыбнулась ему, словно только что по-настоящему рассмотрела его, застенчивой полуулыбкой, которую он нашел совершенно очаровательной. Ему нравился ее голос, хрипловатый и низкий, будто пропитой и прокуренный, хотя она отказалась от предложенного официантом шампанского и взяла минеральную воду.
Уолтер подумал, что ему хотелось бы видеть ее лицо рядом на подушке, когда он просыпается. Те женщины, которых он так часто видел, были слишком грубы в своей самоуверенности и самолюбовании, их гладкую кожу не тронули следы сомнений и усталости. Они ему надоели. Он ощущал себя ее сверстником или даже старше, и его собственное тело, демонстрирующее весь блеск молодости, совершенно не подходило его душе, которая уже чувствовала себя утомленной, а мир находила скучным. И она не стала бы задавать ему вопросов, как все те, что селились в его холодной мастерской в мансарде, привлеченные его внешностью и мольбертами, романтикой пятен масляной краски на деревянных столах и неприбранной металлической кроватью. Но буквально через считанные недели они начинали ревновать его к холстам и краскам, жалуясь, что он уделяет больше внимания своим картинам, чем им, и заявляли, что живопись – неподходящее занятие. И уходили в свои издательства, пиаровские конторы, рекламные агентства или еще куда-нибудь, где занимались гораздо более важными делами, сути которых ему никогда не постичь. Затем однажды вечером они попросту не возвращались, а через пару дней брат, или отец, или какой-нибудь приятель-гей заходили, чтобы забрать их вещи.