Ожидание забвение
Шрифт:
Полный юношеского задора, он тогда, не колеблясь, ответил. То была блистательная эпоха: все еще казалось возможным, а он не предпринимал никаких предосторожностей, по случаю замечая — всегда с крайней прямотой — существенную деталь и полагаясь в остальном на свою память, та его никогда не подводила.
* * *
Словно она ждала, что он детально опишет ей эту комнату, где она, как-никак, вместе с ним находилась. Возможно, дабы удостовериться, что и в самом деле там находится. Возможно, потому что предчувствовала — описание покажет ту же самую комнату, только жить в ней будет кто-то другой.
В
Попробовать не обращать внимания на то, что знаешь, только и всего.
* * *
Что нес он на своих плечах? Какое отсутствие самого себя на него давило?
* * *
Тогда он попробовал взглянуть на комнату безо всякого интереса, скорее от нечего делать: это был гостиничный номер. Узкий и длинный; пожалуй, ненормально длинный.
* * *
Когда он понял, что она не пытается рассказать ему, как все происходило, — может, сверх того, об этом и говоря, — ас холодным страданием борется против некоторых слов, которые были в нее словно вложены, прилагает все силы, чтобы не потерять связь с грядущим или с чем-то, что еще не миновало, и все же уже настоящим, уже минувшим, он в первый раз испытал страх. Во-первых, он ничего не узнает (и он увидел, насколько ему хотелось знать), а во-вторых, никогда не заметит, в какой момент будет готов с этим покончить. Какое существование за этим воспоследует, серьезное, легкомысленное, без развязки, без перспектив; что же до его отношений с нею, вечная ложь.
* * *
Отличительная черта комнаты — ее пустота. При входе он этого не замечает: вновь гостиничный номер, в каких он всегда ютился, какие он любит, номер в гостинице среднего класса. Но стоит ему захотеть ее описать, она становится пустой, и слова, которыми он пользуется, только пустоту и покрывают. И однако, с каким интересом она следит за ним, когда он говорит ей: вот здесь — кровать, там — стол, а там, где вы, — кресло.
Она воображала, по крайней мере, у него было такое впечатление, что он располагает огромной властью и мог бы ею воспользоваться, чтобы добраться до сердцевины той истины, которую она, похоже, постоянно имела перед собой, не преуспев наделить ее реальностью; но из-за непонятного небрежения отказывается эту власть на что-либо употребить. «Почему вы не делаете всего того, что могли бы сделать?» — «Но что я мог бы сделать?» — «Больше, чем делаете». — «Да, конечно, больше; чуть больше, — весело добавил он. — С тех пор как я вас узнал, меня часто посещает это впечатление». — «Будьте откровенны: почему вы не пользуетесь тем могуществом, которым, как вам известно, располагаете?» — «Какого рода могуществом? Почему вы мне это говорите?» Но она возвращалась к этому с безмятежной настойчивостью: «Признайте же ту власть, которая вам принадлежит». — «Я о ней не знаю, она мне не принадлежит». — «Это и доказывает, что власть эта составляет часть вас самого».
Голоса отзываются в безбрежной пустоте, пустоте голосов и пустоте этого пустого места.
* * *
Слова стирают в ней воспоминание, которое помогают выразить. У нее в памяти одни лишь страдания, вспомнить которые невозможно.
* * *
Его
Оба, и он, и она, стремились в языке к скудности. В этом они были заодно. Для нее всегда находилось лишнее слово, имелось слишком много слов, к тому же чересчур богатых, излишне велеречивых. Явно будучи не слишком ученой, она всегда предпочитала, казалось, абстрактные, ничего не вызывающие в представлении слова. Уж не пыталась ли она, а вместе с ней и он, образовать в недрах этой истории убежище, чтобы укрыться от чего-то, в привлечение чего история тоже внесла свою лепту? Выдавались мгновения, когда он в это верил, попадались фразы, которые заставляли его в это поверить.
Быть может, предлагая ему эту историю, она хотела только уничтожить в нем волю к самовыражению, к каковой в то же время и пыталась его свести.
* * *
Не нужно возвращаться назад.
* * *
Ждать, преисполниться внимания к тому, что превращает ожидание в нейтральное, накрученное само на себя действие, сжатое в круги, самый внутренний и самый внешний из которых совпадают, во внимание, рассеявшееся в ожидании и вернувшееся до самого неожиданного. Ожидание, ожидание, каковое — отказ чего-либо ждать, спокойная, развертываемая шаг за шагом протяженность.
Он испытывает такое ощущение, будто состоит на службе у некой изначальной рассеянности, которая, похоже, доступна лишь скрытой, распыленной в актах предельного внимания. Ожидая, но в подчинении у того, что вряд ли ожиданию доступно.
Для нее ждать означает, кажется, в очередной раз включиться в историю, которую она, не иначе, обяжет его довести до благополучного конца и следствием которой должно стать ее постепенное продвижение к цели. Внимание должно быть этим рассказом как бы исполнено — так, чтобы медленно вырвать его у изначальной рассеянности, без которой, однако, как он отчетливо ощущает, внимание стало бы неким бесплодным актом.
Ждать, чего нужно было ждать? Она выказывала удивление, если он у нее об этом спрашивал, поскольку для нее вполне хватало самого слова. Начав чего-либо ждать, ждешь уже чуть меньшего.
* * *
Необычайное давление, оказываемое на него сдержанностью и безмолвным ожиданием. Уже давно они не надеялись более добраться до конца, который для себя наметили. Он даже и не знал уже, об этом ли она продолжает с ним разговаривать. Он украдкой за ней наблюдал. Возможно, она и говорила, но на лице у нее — ни следа благожелательности к тому, что она говорит…
* * *
Вряд ли он сделает это. «Если вы этого не делаете, так все равно сделаете». — «Ну а вы того хотите?» — «А, вам из этого вот так вот не выпутаться. Если вы это сделаете, я того захочу». Он задумался: «Может быть, когда-то я мог бы это сделать». — «Когда же это?» — «Ну как же… когда я вас не знал». Что заставило ее рассмеяться: «Но вы меня и не знаете!»
* * *
«Да». Она и вправду произнесла это слово? При его прозрачности сквозь него проходит все, что она говорит, даже само это слово.