Ожившие кошмары (сборник)
Шрифт:
— Даже не думай мне что-то сказать! — начала Алёна, прежде чем Ваня успел открыть рот. — Избавь меня от своих тирад. Грубо говоря — на хер! Клала я с высокой колокольни на болотные газы, волков, свиней и прочую хрень!
Она глубоко вздохнула, сомкнула тяжёлые веки, закрыла лицо руками и… сдалась. Надрывный стон сменился горестными всхлипываниями:
— Я так больше не могу-у-у!
Вано сбросил с плеч палатку, присел на корточки рядом с рыдающей подругой, тщетно смахнул паутину с лица:
— Если тебя это утешит, то мне самому духу не хватало объявить привал. Мой «внутренний мужик» не простил бы…
— Да пошёл в жопу твой «внутренний мужик», и ты, кстати, можешь последовать его примеру! — холодные глаза Алёны больше не блестели той сталью, которую Вано заметил при их первой встрече. Теперь в них читалась то ли детская обида, то ли обречённость.
А чего он ожидал от среднестатистической тепличной девушки? Сколько ей? Двадцать? Двадцать три? Не важно. Чем он сам занимался в её возрасте? Ваню вновь накрыла ностальгия: знакомство с Соней, первый совместный отпуск в Татрах. Помнится, тогда все отпускные ушли на пятидневный тур. Вспомнилась их с Соней роспись. Ну и дубар же тогда был! Вано больше не знал дурней, кроме них, игравших свадьбу на Хэллоуин.
Отпуск, походы, бытовуха — всё было, но не было такой чернухи. Топь, искалеченный товарищ, скудные запасы провизии, полное лишение средств коммуникации и компас, верь они показаниям оного — давно бы уже достигли Тартара.
— Я пройдусь ещё метров сто, — Ваня указал рукой в сторону гаснущего солнца. — Там, вроде как, местность холмится. Может, найду минеральный островок. А ты не унывай, Златовласка! — Он поцеловал девушку в лоб, достал из кармана батончик мюсли в уже очевидно растаявшей шоколадной глазури. Протянул Алёне. — Маленькие радости.
«Просвет. Там просвет!» — вид редеющего леса добавил Ване сил, словно кочегар подкинул в топку добрую лопату угля.
Вершину холма, на который взбирался измученный походник, венчала пара сросшихся сосен. За ними алел тёплый летний закат.
— Шажок, ещё шажок, — бормотал себе под нос Вано, выпутывая ноги из высокой травы. — Затем другой…
От увиденного Ваня врос в землю. В лучах подёрнутого облаками закатного солнца он был похож на деревянного чура, одного из забытых богов предков: непроницаемое, одеревенелое лицо, испещрённое редкими морщинками с въевшейся грязью. Ничего не выражающие глаза утопали под хмурыми бровями, а под вислыми усами не прятался рот-верёвка, нет. Он карикатурно открылся и так и застыл зияющим провалом на сером лице.
Ваня рассчитывал увидеть неглубокий овраг, предполагал, что за холмом раскинулась бескрайняя серая юдоль, ждал увидеть что угодно, вплоть до терема Деда Мороза, но только не это.
Там, где сросшиеся сосны венчали холм, а их корни, словно щупальца лавкравтовского монстра, змеились в траве, действительно был обрыв. То был не овраг и не очередная низина. На самой вершине холма, словно жерло вулкана, зияла огромная, набитая костями яма: будто сама Земля разинула свою смердящую пасть. Диаметром метров шесть-семь, явно рукотворная. О глубине судить было невозможно. Выбеленные дождями и ветром кости оспинами пестрели на более древних, ставших коричнево-чёрными скелетах. Грудные клетки, позвоночники, тазовые кости, но не было ни черепов, ни копыт, ни рогов.
Вано пресёк на корню роящиеся в сознании тревожные мысли: «Нет, слишком велики для человеческих».
Опасно нависнув над смрадным могильником, яму обрамляли узловатые берёзы с почти вывернутыми наружу корнями. Мимолётный ветерок донёс до мужчины явственный запах падали. Наверняка некрополь не так давно пополнился. Где-то в сонме костей гнила свежая туша, иначе как ещё можно было объяснить тошнотворные, сладковатые миазмы, режущие слизистую носа. Дурман диких трав смешался с истинным, непритворным запахом смерти, образуя тлетворную амброзию.
Первая мысль, пришедшая Вано на ум — браконьеры. Их могильник. Бредово, конечно, но твёрдая уверенность в этом закрывала множество вопросов.
— Хорошо хоть мелкая не видит, — пробормотал Вано в усы.
Искать новое место для лагеря у горе-туристов не было ни сил, ни времени. Вано под разными, порой идиотскими предлогами пытался уговорить Алёну вернуться назад по тропе на километр-другой. Не ища убедительных аргументов, он готов был пронести спутницу на руках, если придётся — волочь волоком, лишь бы оказаться подальше от ямы с костями.
Но здравый смысл восторжествовал. А может, всему виной женское упрямство. Так или иначе, измотанные путники разбили лагерь у подножия холма, на вершине которого, укрытая от лишних глаз живой изгородью берёз, раскинулась яма с кошмарным содержимым. Алёне, разумеется, Вано ничего не сказал о жуткой находке, оставив девушку в блаженном неведении.
— Продержишься часика три? — спросил Ваня, вручая Алёне шкуросъёмный нож.
— Как будто у меня есть выбор, — обречённо ответила та.
— Я сменю тебя около четырёх, — Вано тяжело ввалился в разинутую чёрную пасть палатки. — Поутру смачнее спится.
Кряхтя, как недовольный младенец, Ваня тщетно пытался стянуть тугие ботинки с отёкших ног.
— Если что — буди, — устало прозвучало из недр палатки. — Главное…
— Не. Просри. Костёр, — закончила за него Алёна, закатив усталые глаза. — Да знаю я.
Ваня сидит в старом плетёном кресле посреди засеянного рожью поля. На горизонте, в звенящем мареве, брезжит фиолетовая полоса леса. Вдалеке слышится лошадиное ржание, перемежающееся звонким женским смехом. Он уже слышал его раньше. Звуки приближаются, становятся более отчётливыми. Смех окружает Ваню, проникает в поры, растекается по телу. К мужчине неспешно идёт чёрная как смоль лошадь с всадницей. Ваня не видит лица наездницы, но твёрдо знает: это Соня! Он поднимает руку в знак приветствия, зовёт жену по имени, но губы застывают в немом крике. Голосовые связки отказываются подчиняться, а может, у него нет языка? Ваня запускает трясущиеся пальцы в пересохший рот. Бесполезная мышца на месте: прилипла к сухому нёбу и на ощупь, как сухая мозоль на пятке.
Ваня вновь зовёт супругу. Тщетно. С потрескавшихся губ не слетает ни звука. Он пытается встать, но не может. Его ноги укрыты серым, застиранным пледом. Завидев Ваню, всадница хохочет, машет ему зажатым в руке стеком. Воздух гулко и коротко взвывает, Ваня буквально чувствует это кожей. Маслянистое, жирное марево колышется от решительного, хлёсткого удара стека по крупу. Животное переходит на галоп.
По мере приближения очертания наездницы становится всё отчётливее: длинные каштановые волосы рваным стягом развеваются за спиной пригнувшейся всадницы, белая блузка застёгнута под горло до самой последней пуговицы, знакомые ботинки для конкура крепко сидят в стременах. И этот смех. Такой знакомый, родной. Соня жива! А её смерть оказалась всего лишь дурным сном. Но почему Ваня не может рассмотреть её лицо? Он так хочет вновь увидеть её огромные карие глаза, курносый нос со скупой россыпью веснушек, румянец от летнего зноя на бледных скулах. Он трёт залитые потом глаза. А может, это слёзы? Щурится от безжалостно палящего солнца, но вместо Сониного лица видит лишь тёмно-красное пятно, похожее на огромный сигаретный ожог.