Ожоги сердца (сборник)
Шрифт:
За перелеском встретился директор совхоза Иван Яковлевич Рожков. Он шел вдоль борозды в белой рубашке, которая от пыли стала серой. Голова седая, ни одной темной волосинки, брови тоже белые. В сороковом году он был механиком МТС, молодой, чернобровый инженер. Помню, с какой горестью он расставался со своим смолистым чубом перед отправкой на фронт. Вернулся с фронта в сорок третьем после ранения, как он говорит, с редкими сединками на висках, а в последние два года — сплошняком, «противосолнечную защиту приобрел».
— К жатве готовишься? — спросил я для начала.
— Вот смотрю подготовку поля к прямому комбайнированию. Окос сделали хорошо, но в борозде,
Он кивнул в сторону перелеска. Там почти у каждой березки копошились люди — заготовители веточного корма и сена. Скота в совхозе много, и сейчас все работники заняты обеспечением его зимовки.
— Дня через три перебросим силы на Чановские озера, косить камыш, — сказал Иван Яковлевич.
— А не поздно? — спросил я, зная, что многие колхозы давно послали бригады косарей на озера.
— Нет, — ответил Иван Яковлевич, — камыш в наших делянках еще не выбросил метелку, косить нельзя, горький.
— Ну, а как с урожаем зерновых?
— Урожая нет, но семенной фонд соберем. Та пшеница, что вынесла такую засуху, на другой год обязательно хороший урожай даст. Закалилась, и каждое зерно приобрело такие качества, каких нет в выращенных в более благоприятных условиях. Так что это золотые для нас зерна. Быть может, вот так само собой появится новый сорт кулундинской засухоустойчивой.
Иван Яковлевич сказал, что еще до войны вынашивал мысль о создании особого сорта засухоустойчивой кулундинской пшеницы.
Умный, деятельный человек. Походить бы с ним сейчас по полю, но жара и зной действуют на меня нещадно. Мы прощаемся. Но я еще долго вспоминаю его слова: «Кто хочет добиться хорошего и постоянного урожая пшеницы в Кулунде, тот должен отстаивать каждую березку, каждое дерево, как солдат боевое знамя в огне сражения».
Прохлада ждала нас перед Новыми Ключами, в старинных березовых рощах, выращенных первыми поселенцами Кулунды в конце прошлого века. Перед глазами открылся лесной массив, правда, не очень обширный, но в нем всегда чистый влажный воздух. Огромные, раскидистые березы, высокие тополя, густой кустарник. В родниках светлая холодная вода. Есть ягоды: смородина, черемуха, на полянках — земляника, клубника, костяника.
Жадно смотрю вперед, выискивая глазами кратчайший путь к месту, где можно глотнуть чистого влажного воздуха; там где-то притаилась машина Екатерины Ивановны. Наташа и Максим небось уже катаются по траве.
И вдруг поперек нашего пути стеной поднялась черная мгла. Она ползла вдоль дороги.
— Неужели опять черная буря?
Шофер повернул машину налево, стал объезжать мглу. Из мглы доносился гул гусеничного трактора. Нет, я не мог не остановиться, не посмотреть на тракториста. Что за человек? Как он выносит такую жару у горячего двигателя, чем он дышит в этой пыли?
Заехали вперед, поставили машину поперек пути трактора. Тот остановился. Из клубящейся мглы, как привидение, появился человек. Здоровенный и точно обугленный. Лицо, комбинезон, фуражка, сапоги одного цвета — бурые. В руках увесистый монтировочный ключ. Заглянув под капот двигателя, тракторист подошел к нам, поблескивая белками глаз и ровным рядом крупных и крепких зубов. Я даже не поверил, что он улыбается. Присмотрелся. Нет, не ошибся. На молодом безусом лице улыбка.
— Пить захотели? — спросил он пересохшим голосом. Мне показалось, что ему доставляет удовольствие посмеяться над нами.
— Нет, спасибо, — ответил я. — Можем сами угостить свежим огурцом.
— Огурцы у меня свои есть. Тут уже дважды ко мне подкатывала одна «Волга». Радиатор у нее кипит, воду просит…
Слово за слово, и мы поняли друг друга. Но разводить долгий разговор я не мог, не имел права: парень не заглушал двигатель и тем давал понять, что ему некогда лясы точить.
Это Захар Перегудов. Ему девятнадцать лет. На тракторе работает третий год. Осенью идет в армию. Перед призывом перебрался на гусеничный трактор — танкистом хочет стать. Здесь он ведет междурядную обработку прошлогодней посадки полезащитного кустарника. Сегодня работает вторую смену без отдыха — не пришел сменщик, а дело надо закончить. И так уже запоздали. Это, так сказать, закладка урожая на будущее.
— Как же без отдыха и на такой жаре? — спросил я.
— Ничего, — ответил он, — выспаться успею, а насчет жары — дело привычное. Дед и отец всю жизнь здесь хлеборобили…
Он легко и быстро вскочил на трактор. И снова заклубилась над полем пыль.
Мы повернули на дорогу, ведущую прямо к селу Новые Ключи.
Вот бы где-то здесь, на перекрестке степных дорог, среди хлебных полей, подумалось мне, и воздвигнуть величественную скульптуру хлебороба.
До войны я знал Перегудовых. Михаил, Андрей, Петр — знатные хлеборобы Кулунды. У каждого были сыновья, дочери. Два сына Петра Перегудова — комсомольцы братья-близнецы Илья и Захар ушли на фронт в составе батальона, сформированного из комсомольского актива района. Помню их по рейдам на лыжах в лесах Подмосковья, по суровым боям под Касторной, затем в Сталинграде, где погиб Захар, а Илья дошел с нами почти до Берлина и пал при штурме Зееловских высот: вслед за знаменосцем полка Николаем Масаловым и Владимиром Божко он вел за собой штурмовую группу. Гвардии старший сержант Илья Петрович Перегудов был срезан пулеметной очередью из дота. Хоронили мы его после взятия Дальгелина в братской могиле южнее Зеелова. После его прах, вместе с другими героями штурма Зееловских высот, был перенесен в Берлин, в Трептов-парк, над которым теперь возвышается монумент Воина-освободителя.
Тракторист Захар Перегудов, с которым только что повстречался, чем-то похож на Илью Перегудова, но ему всего лишь девятнадцать лет. Он ровесник моей старшей дочери, которая родилась после войны. Кто же отец Захара?
Обращаясь к шоферу, я повторил этот вопрос, назвав всех Перегудовых по имени и отчеству. Шофер тоскливыми глазами посмотрел на меня и ответил:
— Из старых Перегудовых, а также твоих ровесников мужского пола никого не осталось…
— Как? — вырвалось у меня.
— Так, всех война смахнула. Всех без остатка.
Шофер сказал это так, что я готов был вырвать из его рук руль и развернуться обратно. Машина встала. Оказывается, моя нога успела нажать на тормозную педаль. Мотор заглох. Сидим молча. Я снял кепку, обнажил голову и шофер. Правильно сделали: нельзя въезжать в село Новые Ключи без поклона, не обнажив головы…
— От кого же родился Захар?
— Не знаю… Это младшая сестра Ильи Перегудова родила сына Захара, зарегистрировала его по своей девичьей фамилии. Зарегистрировала, чтоб сохранить в селе фамилию Перегудовых… А муж ее, то бишь вроде отец Захара, пустым человеком, дармоедом оказался. Захар не признает его отцом, и если тот появится в селе, он, наверное, помнет ему ребра. Мать вышла за другого, сейчас он работает бригадиром тракторной бригады. От него у матери Захара дочка и сын растут — сестра и брат Захара, только фамилия у них не Перегудовы, а Паршевы…