Ожоги сердца (сборник)

Падерин Иван Григорьевич

«Каких хлеборобов вырубила война, — подумал я. — Каким словом можно утешить их жен и матерей?! Нет таких слов, одна боль в груди. Сибирь, Сибирь, как много ты внесла в фонд Победы».

— Посчитай, ни одного двора в нашем краю не найдешь без похоронок или без инвалидов. Черновы, Вороновы, Ларины… Антон Чернов — герой Халхин-Гола — с тремя братьями и двумя сыновьями ушел на фронт, и никто не вернулся. Все погибли…

— Сибирь, Сибирь, — снова выдохнул я.

Мы тронулись тихо, не спеша, с обнаженными головами.

4

Незабвенный художник слова Михаил Пришвин назвал лесные озера глазами земли. Такие глаза есть и в Кулундинской

степи. Здесь перед селом Новые Ключи голубеют два озера. Симметрично расположенные по обе стороны узкой гривы, напоминающей переносье, они действительно похожи на глаза какого-то великана, положенного навзничь среди степи, и он смотрит в небо не моргая. Один «глаз» — пресноводное озеро — закрывается на зиму снегом и льдом, а второе — соленое — в морозные дни лишь туманится, но не замерзает.

Сюда в летнюю пору приезжает много туристов из разных городов страны. Горько-соленое, или, как говорят местные жители,«селитренное», озеро круглое, около трех километров в диаметре. Грязи и вода в нем, говорят, помогают бороться с таким недугом, как ревматизм. Рядом, буквально в ста метрах, за перешейком раскинулось другое, пресноводное и глубокое, с холодными ключами на дне. Искупаешься в соленом, наберешься соли так, что кожа белая, — беги в пресное, ныряй, отмывайся. Несколько таких сеансов — и, как утверждают сами лечащиеся таким образом, наступает облегчение. Вот почему год от года количество туристов в Новые Ключи все увеличивается. Даже в нынешнее лето я встретил здесь больных из Барнаула, Челябинска и Ленинграда.

Глаза Кулунды… Возле них раскинулись поля колхоза «Путь Ленина». В селе двести дворов. Кроме того, в новоключевский колхоз входят два близлежащих поселка по сорок дворов каждый. Списочный состав колхозников, точнее едоков, — семьсот пятьдесят человек, из них трудоспособных триста пятьдесят, пенсионеров сто двадцать…

Эти цифры я списал из блокнота председателя колхоза Федора Яковлевича Никулина еще неделю назад на заседании исполкома райсовета. Туда он приезжал с отчетом о ходе заготовки кормов и, отчитавшись, дал мне полистать свой блокнот, затем сказал:

— Приезжай в Новые Ключи, изведаешь вкус наших овощей. Если понравятся, запасем для тебя на семена кадушечки две квашеной капусты.

— Приеду на уборку пшенной каши, когда созреет просо.

Он уязвил меня; дескать, не отрывайся от нынешней деревни, где уже семена квашеной капусты запасают, я, в свою очередь, уведомил его, что еще не забыл, для чего выращивают просо.

Мы знали друг друга с довоенных лет. Перед войной Федор Яковлевич руководил районной школой подготовки колхозных кадров — трактористов, полеводов, — и мне часто приходилось сталкиваться с ним, когда дело касалось оценки способностей молодых специалистов. По образованию он агроном, и он часто поражал меня знанием законов земледелия и педагогики, порой язвительно и остроумно. Нередко мы расходились злыми, казалось, непримиримыми противниками, но на фронт пошли вместе, забыв прежние столкновения. С фронта его отозвали в конце сорок четвертого года как специалиста сельского хозяйства, и по рекомендации райкома партии он был избран председателем колхоза «Путь Ленина», который теперь укрупнился, объединив земли еще четырех маломощных колхозов. В хозяйстве тридцать пять тракторов и двадцать комбайнов — столько было в сорок первом году в Новосельской МТС на шестнадцать колхозов. Но, по всему видно, Федор Яковлевич не оробел перед такой махиной, руководит с предвидением: 100 гектаров земли под парами гарантируют урожайность зерновых на этой площади в будущем году; 1000 гектаров многолетних трав — это лечение почвы от ожогов травяным пластырем… И цифры дал списать, надо думать, не случайно: дескать, прикинь в уме — какая закавыка в этих цифрах прорастает или будет прорастать?

В самом деле, вот уже который день они будто распирают корочки моего блокнота. В чем дело? Хотел обменяться мнениями по этим записям с Екатериной Ивановной, но воздержался. Нет, думаю, сам доберусь, в чем их суть. И сейчас, искупавшись в соленом и пресном озерах, я сказал ей, что хочу повидаться с Федором Яковлевичем Никулиным, останусь у него денька на два.

— Оставайся, — сказала она, — только один. Наташу и Максима я увезу с собой в мое родное село Чигиринку. Согласен?

— Если ребята не против, то согласен.

— Оставайся, — сказала Наташа.

— Оставайся, — подтвердил Максим, — без тебя в машине просторней и нам веселей.

— В следующий приезд захвачу с собой гармонь и балалайку вас веселить и людей смешить, — шутя, но не без обиды в голосе урезонил я сына.

— Ладно, умей понимать шутки детей, — заметила Екатерина Ивановна и уже из кабины своей «Волги» напомнила, что Федор Яковлевич вдумчивый, осмотрительный руководитель, но с некоторыми странностями: года три назад, выступая на собрании колхозников, внес предложение — сократить наполовину денежную оплату председателю колхоза. Когда его спросили, почему он выступает против себя, ответил: «Кто вам сказал, что против себя? Я выступаю за усиление экономики колхоза, членом которого состою».

И вот я уже у него в кабинете. Он ведет длинный разговор по телефону с кем-то из районного производственного управления о каких-то новых формах учета и отчетности.

— Новая форма сводок не прибавит нам ни центнера сена, ни килограмма силоса…

Когда закончился разговор, я, глядя на списанные из его блокнота цифры, спросил:

— Здесь не помечено, сколько из общего числа колхозников трудятся непосредственно в поле и на фермах.

Федор Яковлевич посмотрел на меня сквозь стекла роговых очков, один глаз чуть прищурен, приблизился ко мне вплотную, и я будто впрямь увидел перед собой два смежных озера — одно широкое круглое, другое продолговатое.

— Ага, значит, научился цифры читать и угадывать, что спрятано между ними.

— Заметил: вроде один с сошкой, семеро с ложкой?

— Сошка не ложка, любую перегрузку терпит. Только за последние десятилетия такая арифметика выглядит слишком примитивно даже в колхозном масштабе.

— Я хотел бы знать, сколько с сошкой.

— Есть у меня и такая цифра. Днем и ночью помню ее. С марта месяца шестьдесят четвертого начинает чуть возрастать.

— А все же?

— С девяноста двух выросла на сегодняшний день до ста семнадцати. Это не простой вопрос. — Федор Яковлевич вздохнул. — Прибавится один работающий на колхозном поле — и у меня на душе праздник. Большой праздник.

Завечерело. В открытые окна кабинета повеяло прохладой.

В селе замычали коровы, телята. Больше телят. Они уже знают свои дворы. Пришли с выпаса — и по домам: там их ждут хозяйки, успевшие за день накопить целые ведра кухонных отходов.

Заскрипели журавли и воротки над колодцами. От пресного озера потянулись вереницы женщин и мужчин с коромыслами, с бочками на колясках. Началась поливка огородов. Словом, село в вечернюю пору совсем не похоже на дневное. Под покровом сумерек в нем будто оживает какая-то вторая сила, которая не поддается измерению и проявляет себя стихийно, без команд и распоряжений из правления колхоза.