P.S. Я тебя ненавижу!
Шрифт:
— Тьфу ты! — выругался вышедший следом Миша. — С вами совсем заикой сделаешься.
Миша потряс перед собой подковой, словно хотел ею по лбу себе постучать, а лучше, наверное, по Эллиному.
— Эх вы! — Подкова полетела в темноту. — Напридумывали себе сказок! Ненормальные.
Эля, как зачарованная, проследила за полетом железного полумесяца, прислушалась к шуршанию потревоженной травы. Откатившись, подкова царапнула по асфальту, раздраженно зазвенела. Когда Эля подняла ее, подкова была еще теплая после рук, так сильно державших ее, чтобы след на овсе получился четче. В дырочке для гвоздя застряло зернышко. Эля выковыряла его, подбросила на ладони.
Овсянкин. Устроил-таки ей призрака.
— Ладно, пойдем, — устало позвал Миша. — Позвоним твоим, чтобы не волновались.
— Никто обо мне не будет волноваться!
— Так, хорошо. А дальше что?
Миша стоял, уперев руки в бока, чуть ссутулившись. Надоели они ему, ох, как надоели.
— Ничего! Домой пойду.
— Автопарк давно закрыт. Автобусы все уже спят.
— Я пешком ходить умею.
— Ночью, через лес. Кто ж тебя отпустит! — Он пошел к открытой двери каптерки. — Кто дома? Мать? Отец? Вызовут такси и заберут тебя.
— Не надо, чтобы за мной приезжали! — упрямилась Эля.
— А что надо? Чтобы тебя изнасиловали в лесу?
— Я могу и здесь до утра подождать!
— Вот счастье-то! Чтобы меня потом в совращении несовершеннолетних обвиняли!
— Мне уже есть шестнадцать!
— От этого не легче! Звони родителям. Пускай они сами это решат!
— Никто за мной не приедет!
— Тогда я сам вызову тебе такси. И даже заплачу за него.
— Чем я тебе так мешаю?
— Здесь не детский сад. Вызванивай Овсянкина. Пришли вместе, уходите вместе. А там уже делайте, что хотите!
— Не хочу я с ним никуда идти! Не нужен он мне!
— А кто тебе нужен?
— Никто не нужен!
— Ну вот и договорились! Ей уже никто не нужен, кроме покойников.
— При чем здесь покойники? — смутилась Эля, почему-то ярко представив кладбище и вылезающих из могил мертвяков.
— А какого ты сюда примчалась? Если не из-за Альки!
— Нужен кому этот Алька! — заорала Эля. Ну сколько можно ее этим Овсянкиным попрекать. — Я хожу из-за лошадей!
— Какая же ты глупая… — утомленно прикрыл глаза Мишка. — Тебя как будто заморозили во младенчестве. Ничего такого не было? В холодильнике не забывали? В морозильник вместо куренка не засовывали?
Эля молчала. Миша тоже когда-нибудь поплатится за эти слова. Они все, все будут наказаны!
Эля отвернулась.
— Я пойду!
— Ты точно — сумасшедшая!
— В маму. Так папа все время говорит.
Ночь была не так темна, как мрак на чердаке. Вздыхали деревья, прощаясь с летом и листвой. Скрипели старые ивы. Она шла пешком. Никто ей не встретился.
— Ой, чего, правда, что ли? — названивала с утра Анечка.
— Где правда?
С недосыпа болела голова. Вчерашний день вспоминался с трудом.
— Вы теперь с Овсянкиным?
Миша трепло!
— Было что-то, да? Было? Ну, не молчи!
— Чего было? — разозлилась Эля. — Привидение мы ловили. Овсянкин главным чертом и оказался. Его теперь надо на костре сжечь, чтобы не мучился.
— Ой, ну скажешь, — обиделась Анечка. — Ты на конюшню придешь?
— Не сегодня.
— Ну, чего ты такая! — тянула Анечка, не собираясь прерывать разговор. — Он же в тебя влюблен!
— С чего ты взяла? — Хорошо, рядом никого нет, а то бы так и запустила трубкой.
— А чего там брать, чего? Он в тебя с самого начала влюбился. Так смотрел. А ты все не замечала. Как хорошо, что вы теперь вместе.
Сдержалась, чтобы не выругаться. Ага, вместе, сейчас! И чтобы хором спеть: «Вместе весело шагать по просторам…» Да еще после того, как Овсянка ее разыграл со следами. Убить его за это мало!
— Не мели ерунды, никто ни с кем не вместе.
— Ну как же так! — По голосу выходило, Анечка серьезно расстроилась. Словно она настроилась смотреть сентиментальный сериал, ожидая постельную сцену, а ей показали жестокую резню бензопилой. — Почему?
— Потому! — Вот сейчас она все и расскажет, бисером рассыплется.
— Он же так влюблен.
— Что ты заладила — влюблен, влюблен. Как будто не знаешь, что парням надо.
— Что? — испуганно прошептала Анечка.
— Секса им надо, больше ничего.
— Неправда! — звонко отозвалась Анечка. — Алька не такой. Как ты можешь!
— Хочешь — подбирай, пока не запылился. Не нужны мне никакие отношения. Я сама буду выбирать и сама буду бросать. Это будут мои решения.
— Ну, как же… — совсем тихо, чуть не плача, произнесла Анечка. — Как ты можешь не видеть?
— Как раз я все вижу! — отрезала Эля. — Не нужны мне его подачки.
— Что ты говоришь! — ужаснулась Смолова, и в телефоне повисла пауза. А потом Анечка всхлипнула. Эля опешила. Анечка плакала? Из-за чего? Из-за нее?
— Эй! — позвала. — Ты там?
— Это было бы так здорово, — вскрикнула Смолова. — А ты! Ты все испортила!
И побежали гудки. Они через руку вошли в вены, током тряхнули по телу. Что это она испортила? Наоборот. Все правильно сделала. Нечего было к ней лезть. Не нужна ей любовь с ее предательствами.
Она долго сидела, думая, идти ей сегодня на конюшню или нет. Вчерашний день был слишком длинный, тянул на все два, а то и три. В этот короткий промежуток уложилась целая история — со знакомством, любовью и расставанием. Не пойдет. Конюшня подождет. Уступит уговорам Овсянкина. Сделает все по-честному — он два дня не занимается, и она не будет. А в понедельник сходит в школу, возьмет учебники, поговорит, чтобы ее перевели на очное обучение. Ну и что — провалы в памяти. Историю она помнит хорошо, математику тоже. Жизнь слишком сложна и неоднозначна, чтобы запоминать каждую минуту.