Пацифида
Шрифт:
– Стоп! Я ведь ни слова не сказала про шестирукого усача! - Вперив руки в бока, я висела над дедом и коршуном буравила его лицо.
– Признавайся, кто ты есть и куда меня звал на своем дурацком языке!
– Так ты идешь?
– А у меня ест выбор?
– Выбор есть всегда! Можно покаяться
Мой рот скривился невротическим зигзагом:
– Один раз уже начала. Чем это кончилось, ты знаешь.
– Ты в начале пути, никто не обещал, что будет просто.
– Когда идти?
– Сейчас.
– Навсегда?
– Навсегда.
Дед подошел к стеллажу, нажал какую-то пружину, полки разъехались, обнажая проход в другое помещение.
– Уж так устроен этот мир, - бросил он через плечо, - если ты говоришь о Мер-Каабе, тебя положено лечить, а если рассказываешь о Киннари - ты здоровый член общества, знакомый с индуизмом. Ох уж этот Мидгард! Здесь можно говорить лишь то, что можно слушать!
ТРИ ГОДА СПУСТЯ
Стадион колыхался и гудел, словно гигантский улей, трибуны пели, скандировали, снова пели, танцпол вздымался лесом рук.
На исполинских табло птица радужного оперенья ритмично поднимала - опускала крылья.
Две пирамиды-голограммы парили в воздухе, источая голубоватое свечение.
Динамики ухнули:
– Break the chains!
И толпа подхватила:
– Break the chains!
Tear the veil!
– Пропела я в микрофон, и тысячи голосов ответили:
– Tear the veil!
– Cut the cord!
– Воззвала я к трибунам, и в ответ раздалось:
– Cut the cord!
Я стояла на сцене, раскинув руки, а подо мной колыхалось и дыбилось море людское, обрывками пены взлетали на воздух и лопались крики толпы.
Счастливая!
– Гудел в ушах знакомый голос, и три пары невидимых рук аплодировали в унисон.
– Теперь ты можешь говорить, и не бояться, что тебя услышат!
Что же произошло за последнее время? Ничего особенного - я родилась и прожила три года. Едва перешагнув порог лечебницы, я сбросила кокон пережитых лет и вольной птицей выпорхнула в мир. Старик, как водится, исчез, не оставив ни направления, ни напутствия, ни благословения. Что помню?
Первый жадный вздох - осенний запах влаги, такой насыщенный и терпкий, с примесью хвои и прелой листвы, с грибными нотками и грубоватым ароматом древесины.
Мой самый первый взгляд на мир - седое солнце за верхушками деревьев, размазанное полотно небес, набухший лес и брызги с набежавшей тучи.
Мой первый звук - вздох ветра, треск упавшей ветки и крик встревоженной сороки.
Мой первый робкий шаг - по бурому ковру в глубокий мох с трухой и соком давленой калины.
Где я сейчас?
На сцене, над толпой, среди гигантских пирамид и птиц с небесным опереньем.
Что делаю?
Рассказываю сказки о Мер-Каабе.
Передо мной колышется прибой из миллиона рук и голосов, и словно Пацифида в океане утонут в нем обломки прежней жизни.