Падди Кларк в школе и дома
Шрифт:
Если бы случилось что-то не из ряда вон выходящее, мы бросились бы бежать. Не дожидаться же головомойки просто за то, что рядом стоял. Потому что так всегда. Один парень пинает мяч, мяч летит в окно, и десять человек за это огребают.
— Я всех вас призову к ответу.
Так сказала миссис Квигли — вернее, прокричала из-за стены, когда Кевин разбил ей окошко мячом. Не видя нас, она отлично знала, кто мы такие.
— Я знаю, кто вы такие.
Мистер Квигли давно умер, а миссис Квигли была совсем не старая, значит, его порешила. Почему-то нам казалось это чрезвычайно логичным. Мы даже предполагали, что миссис Квигли растолкла бутылочное стекло и начинила им омлет для мистера
— Чтобы мы не догадались, что она безвылазно сидит в гостиной и таращится из окна.
Нет, не боялись мы миссис Квигли, отравительницы.
— А чего её бояться. Насильно же она отраву не скормит.
Действительно, что миссис Квигли могла сделать с человеком? Только отравить. Была бы она малорослая и в морщинах, тогда ещё был бы смысл бояться, а она была покрупнее моей мамани. Крупные, толстые тётки — это нормально. Бояться надо малорослых, мизерных тёток и дюжих дядек.
У миссис Квигли не было детей.
— Она их съела.
— Ну, знаешь!
Это уж был перебор. Кевинов брат предложил более здравое объяснение:
— У мистера Квигли висел на полшестого!
Через стену мы ни разу не перелезали, чем я и оправдывался перед папаней и маманей, когда миссис Квигли нажаловалась. Раньше она такого себе не позволяла. Родители, как водится, заперли меня в комнате, пока не решат, как со мной поступить. Я терпеть не мог эти манёвры, но толк от них был, и немалый. Высиживать в комнате приходилось часами. Я принёс в комнату книги, машинки и прочее, но сосредоточиться на чтении не получалось, а с машинками играть в ожидании казни — ведь дело было в субботу — как-то глупо. Тем более — войдёт папаня, а я с машинками играю. Сразу выводы сделает. Мне хотелось, чтобы он сделал совсем другие выводы. Нужно было изобразить, что уроки давным-давно сделаны. Темнело, но, чтобы включить свет, надо подойти к двери, а подходить к двери было нельзя. Я сидел на кровати в углу, дрожал, клацал зубами. Аж челюсти заболели.
— Объяснись.
Ах, это коварное «объяснись», эта ловушка. Что бы я ни сказал, всё теперь будет неправдой.
— Объяснись, кому говорят.
— Я ничего плохого не…
— Это мне решать, — сказал папаня, — Объяснись.
— Я не виноват.
— Объяснись.
— Не виноват.
Повисло молчание. Папаня внимательно посмотрел мне в левый глаз, потом в правый.
— Ничего я не делал, — проблеял я, — Честное слово.
— И из-за твоего «ничего» миссис Квигли пошла через всю улицу….
Всего-то пять домов.
— …чтобы на тебя, невиноватого, пожаловаться?
— Ничего я не знаю, не я это.
— Что «не ты»?
— Что она сказала, то и не я.
— А что она сказала?
— Ну я ж не знаю. Я ничего плохого… Честное слово, папочка. Папочка. Ей же Богу, чтоб мне провалиться. Крест на сердце кладу. Вот, смотри.
Я перекрестил левую сторону груди. Всегда так делал, если вру, и ничего, не проваливался.
Но сейчас-то я не врал, действительно ни в чём не был виноват. Разбил-то окно Кевин.
— Но чего-то ради она же примчалась, — сказал папаня.
Дела шли на лад. Папаня дрался, только когда бывал не в духе. А сейчас он был в духе.
— Наверно, думает, что я виноват.
— А ты не виноват.
— Ага.
— Точно?
— Ага.
— Скажи «да».
— Да.
Это
— Я только…
Уверенности в том, что я говорю умное, нужное, совершенно не было, но поздно идти на попятный, это у папани на лице было написано. Маманя села прямо и сверлила глазами папаню. Мелькнула мысль рассказать им обоим, что миссис Квигли отравила мистера Квигли, но я не поддался соблазну. Папаня никогда не верил сплетням.
— Я всего делов-то: на стене сидел.
Папаня мог и ударить, но просто сказал:
— Вот и не сиди у неё на стене больше. Ладно?
— Ага.
— Скажи «да», — эхом отозвалась маманя.
— Да.
И всё! И на этом всё закончилось. Папаня огляделся, ища, на что бы отвлечься. Ага, проигрыватель. Папаня повернулся спиной; значит, разрешается идти. Невинный. Без вины виноватый. Неправедно осуждённый. В тюрьме приручал птиц и стал специалистом по орнитологии.
Лайамов вой пригвоздил нас к земле: не пошевелиться, ни подойти к Лайаму, не удрать. Это вытьё ввинчивалось в меня, я превращался в часть вытья. Какая это была безнадёга! И в обморок упасть не выходило, как ни старайся.
Лайам умирал.
Он несомненно умирал.
А никто не приходил.
Он грохнулся не с изгороди миссис Квигли. С миссис Квигли каши не сваришь. Её изгородь считалась самой здоровой на нашей улице. Лайама с Эйданом изгородь выглядела, конечно, пышнее, ветвистее, но Лайам с Эйданом ведь не на нашей улице живут. А эти кусты и росли быстрее, и листва у них была мельче и тусклее, чем у обычных изгородевых кустов. Листья, если присмотреться, не сплошь зелёные а с сероватой изнанкой. В основном изгороди не очень разрастались, потому что улица наша была недавней постройки. Только вот эта изгородь; мы приберегали её напоследок, на финальный прыжок.
Это была ограда палисадника Хенли. Ею, как и всем прочим в саду, занимался лично мистер Хенли. Он даже выкопал за домом прудик и пустил туда золотых рыбок. Зима стояла морозная, и рыбки застыли до смерти.
— Он их оставил где были, и они протухли.
Я не верил.
— Плавали и протухали.
Я не верил. Мистер Хенли вечно ковырялся в саду, подбирая мусор, листья, веточки — подбирая прямо руками, я свидетель. Голыми руками. Копая, он опирался на стену. Иду, бывало в магазин, а за стену цепляется рука мистера Хенли. Самого его не видно, только руку. Всё время я старался пройти мимо, пока мистер Хенли не выпрямился, но бежать стеснялся, только шагал побыстрее. Я старался, чтобы он меня не замечал; нисколько его не боялся, но всё равно старался. А мистер Хенли не догадывался, что я за ним слежу. Однажды я заметил, что мистер Хенли лежит навзничь в саду, ногами на клумбу. Я решил, что он умер, но проверять побоялся — вдруг кто-то, убийца, например, следит за мною из окна. Когда я вернулся, мистера Хенли уже не было. Он не ходил на работу.
— А почему?
— На пенсию ушёл, — растолковал папаня.
— А почему ушёл на пенсию?
Вот поэтому у мистера Хенли был самый красивый сад в округе, и вот поэтому проникнуть туда было самым дерзким хулиганством на свете. Вот поэтому Большой Национальный турнир заканчивался именно у Хенли. Через изгородь, вверх, в ворота, победа! Лайам даже не побеждал.
В принципе, выиграть несложно. Побеждает тот, кто первый завершит дистанцию. Ни мистер Хенли не достанет, ни его сыновья — Билли с Лоренсом. Те, кто шёл последними, оказывались в самой большой опасности. Мистер Хенли гнался недолго: сдавался и ругался вслед, плюясь. В уголках его рта всегда собиралась слюна. У многих стариков рты так устроены. Билли Хенли, а уж тем более Лоренс Хенли такие — поймают, убьют.