Падение ангела
Шрифт:
Отказавшись от виски, которое настойчиво предлагал начальник, Тору сидел в душном углу и только сверкал глазами.
В мире, где ему не на кого было надеяться, Тору построил маленькую ледяную крепость, жизнь в которой не имела ничего общего ни со стремлением сделать карьеру, когда тебя того и гляди затопчут, ни с честолюбием, ни с жаждой денег, ни с любовью. Он никогда не любил сравнивать себя с другими, поэтому не испытывал ни ревности, ни зависти. Он с самого начала отрезал себе путь к примирению с этим миром, а потому ни с кем не ссорился. Предпочитал, чтобы его считали безвредным, добрым и милым белым кроликом… Потеря работы — это такой пустяк.
— Несколько дней назад меня вызвали в главный офис в Иокогаму, — начал начальник и для храбрости
Тору удивленно вскинул брови. Шел какой-то необычный, непостижимый разговор. Во всяком случае, об увольнении пока не говорили.
— Да, разговор был какой-то странный. По словам одного знакомого, которому наш президент очень обязан, есть человек, который хочет тебя усыновить. И меня выбрали посредником, сказали, чтоб я обязательно тебе это сообщил. Такая честь, когда тебя просит сам президент. Значит, доверяют. И у того, кто доверяет, есть глаза — он понимает, что делает.
И тут Тору осенило. Конечно же, это тот старик-адвокат, который недавно дал ему свою визитную карточку.
— А человек, который хочет меня усыновить, это господин Хонда?
— Да. Откуда ты знаешь? — на этот раз глаза округлились у начальника.
— Он как-то приходил на сигнальную станцию, посмотреть, что это такое. Странно, один лишь раз встретились и сразу — стать приемным сыном…
— Он обратился в детективное агентство, они тайно наводили справки…
Тору вспомнил рассказ Кинуэ и нахмурился:
— Да-а, неприятный способ.
Начальник растерялся:
— Но в результате-то они узнали, что ты безупречен, ну просто образцовый человек, еще и талантливый, значит, все в порядке?
В голове у Тору билось воспоминание не столько о пожилом адвокате, сколько о той капризной тетке в европейской одежде, которая, словно мотылек, разбрасывала вокруг яркую пыльцу — она была совсем из другого мира.
Начальник вещал этим вечером до половины двенадцатого, не давая Тору лечь спать. Иногда Тору, обхвативший руками колени, начинал дремать, но порядком захмелевший начальник тряс его за колено и продолжал говорить.
Тот человек вдовец, богат, он остановил свой выбор на Тору, потому что не только для семьи Хонды, но для будущего Японии полезнее получить в приемные сыновья стремящегося к знаниям, одаренного подростка, чем слюнтяя из знатной семьи; он собирается, как только будет оформлено усыновление, готовить Тору к поступлению в колледж, нанять учителей, чтобы Тору смог продолжить учебу в лучшем университете; как отец он хочет, чтобы приемный сын занимался в будущем юриспруденцией или экономикой, но выбор будущей профессии оставляет за ним и для этого готов оказывать ему всяческую помощь и поддержку; будущему приемному отцу уже много лет, но родственников, которые будут надоедать Тору после его смерти, нет, так что все имущество семьи Хонды перейдет в собственность Тору… Начальник излагал все чрезвычайно подробно, словно это было самым важным в жизни.
Но почему? Мысли об этом приятно щекотали самолюбие Тору.
Что-то там было еще. И это «еще» случайно совпало с тем, что есть у меня. Тому старику кажется, что столь нелепая история в порядке вещей, Тору чувствует то же самое, а начальник и другие здравомыслящие обыватели думают, что это нелепо.
По правде говоря, Тору не воспринимал эту историю как нечто из ряда вон выходящее. С тех пор, как он впервые встретил того тихого старика, он ждал какого-нибудь странного продолжения. Тору был уверен, что его внутренний мир закрыт от людей, и самонадеянно считал, что люди понимают его неправильно, не дают себе труда подумать над своими заблуждениями и проглатывают то, что сами же и порождают. Если случилась какая-то
Тору презирал неизбежность, ни во что не ставил стремление. Сейчас у него было достаточно причин, чтобы вообразить себя втянутым в какую-то старую «Комедию ошибок». Нет ничего смешнее чем когда человек без стремлений начинает возмущаться тем, что его стремления были попраны. Если действовать хладнокровно, логично, утверждение «я вовсе не стремлюсь стать приемным сыном с какими-то особыми привилегиями» для Тору будет означать «я согласен стать приемным сыном».
Человек заурядный сразу бы забеспокоился по поводу того, что его заявление малообоснованно. Однако вопрос сводился к тому, как соотносятся самооценка Тору и оценка его тем человеком, с которым он имеет дело, но Тору об этом не задумывался. Потому что никогда не сравнивал себя с другими. В том предложении, что ему делали, по мере того как оно теряло характер детской забавы и все больше становилось похожим на причуду богатея, черты неизбежности тускнели, а значит, Тору было легче его принять. Он не держал судьбу в руках, значит, не мог быть опутан нитями неизбежности.
По существу, ему под видом воспитания предлагали милостыню. Как обычный прямодушный мальчишка Тору, наверное, мог бы воскликнуть: «Я не нищий!» Но это, скорее, протест подростка из всяких там журналов, а у Тору было более сильное оружие — его странная улыбка. Та улыбка, с которой он принимал вещи, от которых на самом деле отказывался.
Временами, когда он изучал свою улыбку в зеркале, в изменчивом свете, падавшем на поверхность стекла, она казалась ему похожей на улыбку девушки. Может быть, где-то в далекой стороне для девушки, не знающей языка, улыбка — единственный способ общения с другими. Нет, его улыбку нельзя назвать женской. Но ее невозможно было назвать и улыбкой мужчины: пусть в ней не было ни кокетства, ни смущения, но она оставляла ощущение той же зыбкости, как и в неверный час рассвета, когда, сделав шаг по белеющей рядом с невидимой рекой тропинке, можешь оказаться в воде, она походила на осторожную птицу, которая, предупрежденная об опасности, ждет в гнезде, не решаясь выпорхнуть наружу Тору иногда думал, что он не унаследовал эту улыбку от отца или матери, а перенял от незнакомой женщины, с которой встретился где-то, когда был маленьким.
…С другой стороны, было очевидно, что Тору не может согласиться на это предложение из-за самонадеянности, которую принимал за чувство собственного достоинства. В основе его самонадеянности лежало представление о том, что своими собственными глазами он видит себя насквозь, ни один человек, какими бы зоркими ни были его глаза, не может увидеть Тору так, как может это сделать сам Тору, поэтому предложение принять подаяние — пусть так это выглядело в глазах других — было подаянием для тени Тору, а, по сути, в нем не было ничего, уязвлявшего его достоинство. В этом отношении Тору был в полной безопасности.
И все-таки столь ли необъяснимо было поведение его благодетеля? В этом тоже не было ничего загадочного. Тору знал, что со скуки человек может пойти на все — даже спокойно продаст старьевщику земной шар.
…Тору, обхватив колени руками, клевал носом, для себя он уже принял решение, но считал, что вежливее будет подождать, пока начальник не получит полного удовлетворения от собственных усилий, приложенных, чтобы убедить Тору, и только потом сказать «да».
Тору в который раз порадовался тому, что вообще не предается мечтам. Он зажег для начальника палочку против москитов, но комары все-таки налетели и один укусил Тору в ногу. Зуд от укуса подействовал на него как сияние взошедшей луны. Он рассеянно подумал, что нужно будет вымыть руки, ведь он чесал ногу.