Падение ангела

Мисима Юкио

Хонда приобретал душевное равновесие, когда, соглашаясь с тем, что это невыгодно, защищал принцип деления состояния на три части, так как это был его собственный взгляд на вещи. То был принцип старого капитализма, почитавший триединое божество. В этой последней надежде на возможную гармонию со свободной экономикой было что-то священное. Она же символизировала уравновешенность и непомерное достоинство джентльменов, с каким они относились к народам колоний, страдавшим от первобытных неустойчивых монокультур.

Существовали ли еще подобные вещи в Японии? Пока не изменится налоговая система, пока различные предприятия не вернутся к управлению, основанному на собственном

капитале, пока банки не перестанут требовать в залог под кредиты землю, весь этот огромный заклад — территория Японии, невзирая на все классические законы, не перестанет расти в цене. Этот рост остановится только тогда, когда остановится развитие экономики или когда появится правительство из коммунистов.

Прекрасно зная все это, Хонда считал, что верен старым призракам стабильности и надежности. Он застраховал жизнь и считал себя глупым защитником стоимости денег, стоимости, которая с каждым днем падала. По-видимому, у него сохранились давние иллюзии по поводу системы золотого стандарта, связанной со временем, в котором так бурно жил Исао. [32]

32

Исао— герой второй книги «Несущие кони» из тетралогии «Море изобилия».

Мечты о прекрасной гармонии, родившиеся под влиянием учений о либерализации экономики, давно исчезли, но и диалектическая неизбежность марксистской экономики тоже оказалась весьма ненадежной. Вещи, гибель которых была предсказана, продолжали жить, вещи, развитие которых было предсказано (в общем-то развитие шло), превратились в совсем другие. Для чистых понятий места не оставалось.

Это было так просто — верить в то, что мир катится в пропасть, в двадцать лет Хонда, наверное, так и полагал, но нельзя было не считаться с тем фактом, что мир не может рухнуть, если человек, как по катку, скользит по его поверхности к смерти. Кто станет скользить по льду, зная, что тот треснет? Или человек, зная, что лед никогда не треснет, потеряет от скольжения всякое удовольствие? Проблема в том, проломится ли лед тогда, когда ты по нему скользишь, а у Хонды время было уже ограничено.

И даже в отпущенное ему время проценты и разного рода прибыль понемногу будут расти.

Люди считают, что таким образом состояние постепенно увеличивается. Реально оно увеличится лишь в том случае, если удастся догнать процент повышения цен. Однако этот рост, изначально опирающийся на принципы, противоположные жизненным, может существовать лишь за счет постепенного разрушения того, что принадлежит жизни. Увеличить процент — это все равно что позволить термитам грызть время. Постепенный рост доходов, где бы то ни происходило, сопровождается скрежетом, с каким термиты добросовестно грызут время.

И тогда люди начинают замечать, что время, которое, рождает процент прибыли, и время, в котором они живут, это совершенно разные вещи…

Эти мысли снова и снова приходили к Хонде, когда он, слишком рано проснувшись, ради забавы принимался, лежа в постели, представлять, как это все выглядит.

Проценты за ссуду, насколько хватало глаз, буйно, словно мох, росли на равнине времени. Мы не можем угнаться за ними. А все потому, что наше время по пологой дороге постепенно, но неизбежно ведет нас к краю обрыва.

Это в молодости Хонда считал, что самосознание имеет отношение только к себе самому. В емкости с прозрачной водой, которую ты собой являешь, черным, утыканным иглами морским ежом всплывает твоя сущность; осознание и есть самосознание — так считал Хонда, когда был молодым. «Вечное вращение подобно бурному потоку». Потребовалось целых тридцать лет, чтобы, познав в Индии этот тезис, постичь его в каждодневной жизни.

В старости его самосознание наконец вернулось к осознанию времени. Слух Хонды стал различать скрежет термитов, с каким они грызут кости. Минута за минутой, секунда за секундой время, которое никогда не повторится, ускользает от людей, потому что сознание их так слабо и так незрело. В старости он узнал, что каждая капля времени насыщена, она способна даже опьянить. Капля чудесного времени, похожая на густую каплю редкого вина… Время уходило, как уходит из тела кровь. Старики, теряя ее, засыхают и умирают. Это была расплата за тот чудесный миг, когда горячая кровь сама по себе опьяняла, а ты поленился остановить время.

Да. Уже будучи стариком, он начнет постигать, что время способно опьянять. А когда научится этому, у него уже не будет достаточно вина. Почему же он не стремился остановить время?

Упрекая себя, Хонда все-таки не считал, что прекрасное мгновенье он не остановил по лени или трусости.

Ощущая на закрытых веках свет разлившейся зари, Хонда, лежа в постели, в душе вел разговор с собой: «Нет, просто в жизни у меня не было такого момента, когда я желал бы сказать: „Остановись, мгновенье!". Мою судьбу, если что-то подобное у меня было, можно выразить именно так — „Он не сумел остановить время".

У меня не было того, что зовется апогеем юности, а потому не было и мгновенья, которое стоило бы остановить. Остановить его нужно на вершине. Но я не разглядел эту высшую точку своей юности. И, как ни странно, не жалею об этом.

Нет, не жалею даже о том, что юность прошла как-то мимо. Когда подходит кульминационный момент, вот там и нужно остановить время. Но я не согласен с тем, что эту вершину пытается разглядеть сознание. Потому что именно я заставлял сознание без отдыха трудиться, я жил, ни на минуту не давая ему уснуть. Для того чтобы разглядеть вершину, одного сознания недостаточно. Нужна помощь судьбы. Но я хорошо знаю, что мне была дана самая что ни на есть обычная судьба.

Проще всего объяснить это тем, что вершиться судьбе мешала моя сильная воля. Может быть, так оно и есть? Может быть, воля не есть осадок судьбы? Между свободной волей и детерминизмом существует заданное природой деление на высших и низших, как то, что лежит в основе индийских каст. Конечно, воля принадлежит к кастам бедняков.

В молодости я был с этим не согласен. Я считал, что воля каждого человека связана с историей. И куда направилась эта история? Эта спотыкающаяся на каждом шагу нищенка?

…И все-таки некоторые наделены небесным даром — они способны остановить время в высшей точке своей жизни. Я своими глазами видел таких людей и потому верю в это.

Какие возможности, какая поэзия, какое счастье — суметь остановить время в тот миг, когда на вершине, куда ты так стремился, твоих глаз коснется сияние белого снега. В этот момент и склоны, словно обнажившие душу горы, и альпийские травы уже рождают предчувствие, предощущение высшей точки времени.

Ты понимаешь, что еще немного и время перестанет идти вверх и сразу, без передышки начнет безостановочный спуск вниз. По пути вниз многие наслаждаются тем, что могут неспешно пожать плоды своих усилий. Но во что превратится весь этот урожай? Ведь на том пути и дорога, и вода стремительно падают вниз.