Падение царей
Шрифт:
«Двадцать лет назад, — раздраженно подумал он, — или даже десять я бы через день уже забыл об этом ранении».
Но боль в сердце была куда сильнее. Он помнил слова, сказанные Пенелопой несколько лет назад на берегу Итаки:
— Я боюсь, тебе придется сделать нелегкий выбор. Не принимай глупых решений, о которых ты впоследствии пожалеешь и которые не сможешь изменить. Не втравливай этих людей в войну, Одиссей.
— Я не желаю войны, любовь моя, — сказал он ей, и то были не пустые слова.
«Как боги Олимпа, должно быть, теперь смеются», — печально подумал он.
А может, его жена не должна была вслух признаваться в своих страхах, чтобы боги не услышали ее и не превратили эти страхи в реальность?
Потому что теперь он здесь, у Золотого города, и его верные люди сражаются бок о бок с микенцами Агамемнона, одержимого желанием разрушить город, убить бывших друзей Одиссея и забрать себе сокровища Трои.
И Одиссей помнил, что сказал Геликаон во время их последней встречи: «Я не видел золотых запасов Приама, но они должны быть гигантскими, чтобы выдержать траты на эту войну. Золото поступает из города каждый день, чтобы подрядить наемников, чтобы подкупить союзников. И немного золота поступает в город, потому что теперь торговцы покидают его. Если драка продлится еще какое-то время и вы в самом деле возьмете город, вы можете не найти там ничего особо ценного».
Одиссей мысленно мрачно улыбнулся. Агамемнон и его соратники-цари все еще верили в богатства Приама. По крайней мере, у них была причина сражаться. «А оправдывает тебя, Уродливый? — услышал он голос Пенелопы. — То, что ты дал слово? И слово твое имеет такую силу, оно так священно, что ты должен сражаться рядом со своими врагами против своих друзей?»
Три дня назад, сражаясь на равнине вместе с войском Микен, Одиссей видел, как Троянская конница, гремя копытами, пронеслась по равнине… И почувствовал, как сердце его радостно забилось, словно Гектор и его всадники явились, чтобы спасти его.
Одиссей вздохнул. Война делает незнакомцев братьями по оружию. Он презирал Агамемнона и других царей, его приспешников. Идоменей был жадным и лживым. Менестеос из Афин и Агапенор из Аркадии были не лучше. Слабак Менелай делал все, что приказывал ему брат. Старый Нестор приходился родственником Пенелопе, и Одиссею нравился старик, однако Нестора тоже ввели в заблуждение обещаниями сокровищ Приама. Только Ахилл исполнял у Трои долг чести, стремясь найти воина, который приказал убить его отца, и отомстить.
Одиссей вспомнил о Свадебных Играх Гектора, когда лукавый Приам объявил Одиссея врагом Трои. Менее гордый человек просто покинул бы город. Но Одиссей, оскорбленный и униженный, позволил гордости пригнать его в лапы этих собравшихся отовсюду царей. Он и вправду был виновен в том, что нанял убийц, чтобы прикончить отца Геликаона, но только для того, чтобы защитить самого Геликаона, за которого заплатили тем же убийцам.
А теперь Одиссей, усталый до глубины души, оставил своих отвратительных союзников пить и ссориться в мегароне Радости царя и вышел на террасу, чтобы подышать свежим воздухом.
Он огляделся по сторонам. Телохранители Агамемнона, царские прихвостни, недавно жарили тут двух свиней, и терраса пропахла кровью и сгоревшим мясом. Потом они играли с головой одной из свиней, пиная ее до тех пор, пока она не превратилась в бесформенную черную массу.
Одиссей поднял ее и мгновение смотрел на голову, прежде чем перебросить ее через стену. Он улыбнулся про себя, думая о свинье Генни, сперва спасенной из моря, а потом сидящей в желтом плаще так, будто слушая историю Одиссея о золотом руне на пиратском берегу.
— Клянусь яйцами Аполлона, Генни, мой мальчик, у нас с тобой были кое-какие общие приключения! — сказал он вслух.
Эти воспоминания ободрили его, и он зашагал к западной стороне террасы. Одиссей посмотрел вниз, туда, где в свете звезд лежала бухта Геракла; белый песок ее берега был почти не виден под корпусами сотен кораблей, вытащенных на сушу. Отличная мишень для метателей огня Геликаона, подумал он. Неужели Агамемнон ничему не научился на Имбросе? Одиссей ничего не слышал о «Ксантосе» с тех пор, как тот покинул Итаку, но благоразумно отвел большую часть своего маленького флота дальше, в маленькую укромную пещеру на берегу.
Одиссей повернулся и посмотрел в другую сторону, туда, где вдалеке в лунном свете виднелись стены Трои, похожей на волшебный город из одной из его историй.
А прямо перед ним лежала равнина Скамандера, где в ожидании разбило лагерь троянское войско. Мириады огней костров показывали, что воины расположились защитными квадратами. Одиссей знал: Гектор не настолько глуп, чтобы атаковать, что бы там ни говорил идиот Менелай. Человек, который ничего не смыслит в стратегии, полагает, что остальные так же глупы, как он сам.
Одиссей посмотрел вниз, где воины трудились, выкапывая внутренний ров. «Пустая трата времени и сил, — подумал он. — И еще одно препятствие, которое нам придется преодолеть во время атаки». Такая глупость сердила его.
Посмотрев на юг, вдоль долины Скамандера, он увидел, что над рекой легло покрывало густого тумана и начало медленно катиться к троянскому войску на равнине. Троянцы не видят приближения тумана, понял Одиссей. Очень скоро они не смогут разглядеть ничего дальше своих вытянутых мечей.
Его ум работал быстро; Одиссей покинул террасу и зашагал обратно, вниз по каменной лестнице в мегарон, где его приветствовали пьяные выкрики и смех. Менелай лежал на полу в луже вина, явно без чувств. Агамемнон с непроницаемым лицом уставился на царя Итаки. Агамемнон никогда не пил, и Одиссей всегда был осторожен и не напивался в его присутствии.
— Что ж, — сказал микенский царь, — Рассказчик историй снова решил к нам присоединиться. Мы польщены. Припасена ли у тебя история, чтобы развлечь нас нынче ночью, Царь Лжи?